Выбрать главу

Обезьяны в мундирах не раз били меня резиновыми жезлами — кремлевцы внушили им, что они люди… Эти тщеславные психопаты играют в блюстителей правопорядка. Раньше это называлось prseudologia fantastica. Тщеславным авантюристам важна зачастую не выгода, а та социальная роль, которую они играют. Они играючи били меня, а из мешка моей кожи текла красная жидкость первой группы — твоя, мама, и папина, и моя, наша прапрапражидкость.

Случалось со мной такое, о чем чистой бумаге и сказать-то стыдно! И как раз тогда, когда я старался одеваться прилично, подобно другим мартышкам носил галстук, чистил обувь поролоновым мякишем и пшикал подмышки дезодорантами… Тогда я был нищ, как миллионы других очкастых безволосых макак. Тогда я любил себя и свои иллюзии. Теперь я не люблю себя. Но я хорошо плачу макакам в погонах за право жить в свободном мире великой городской свалки. Я выбрал свободу, минуя стадии развития общества: свалка — она и в Африке свалка…

Тут по весне геодезисты считали объемы грунта и объемы мусора. Это тревожный знак. Говорили, что фильтрат гниющего мусора попадает через почву в верхний водоносный слой, а значит, и в водоемы с грунтовыми водами. Но где они возьмут двенадцать миллионов на обустройство новой свалки? «Хто им дасть?» Это из России свалку сделали бесплатно. Хотя… Спорно! Спорно относительно беззатратности. Но бесспорно другое: я лишился страха смерти. А может быть, я уже умер, мама?.. Слышу, как меня зовут… Наверное, пришел мусоровоз…»

Тощий человек раскрыл створки очешника и бережно уложил на алый бархат свои очки. Затем положил блокнот в джинсовую шляпу, а шляпу эту надел на голову.

Так вышел на дальний зов:

— Хре-ены-ы-ыч!

И отозвался:

— Иду-у!

14

Сорокалетнему демократическому журналисту Юзеку Змиевичу снилось, что он в полном одиночестве косит баксы на зеленом лугу. В руках его — коса-горбач, чтоб окашивать кочки и ни единого бакса не оставить под снег. Юзек никогда до этого не косил, но общая эрудированность подсказывает ему, что баксы нужно будет просушить на ветерке, состоговать и придавить сверху жердью. Иначе — размечет ветром. Светло и радостно на душе Юзека от осознания того, что баксов теперь хватит на всю оставшуюся жизнь и он позволит себе прикупить соседствующую с его дачным участком Владимирскую область.

И тут его сгубила жадность. Случилось так, что он увидел вьющегося из-под кочки полоза. Тогда и вспомнил виденные им на Дальнем Востоке экзотические ремни из шкуры полоза. И он бездумно погнался за удавчиком, норовя невесть откуда взявшейся в руках рогулиной прижать змеиную голову к земле. Рогулина сломалась, Юзек упал — змея вонзила что надо и куда надо. Юзек в страхе взмахнул руками, как крыльями, вознесся со слезами печали от расставанья с долларовым лугом и увидел с высоты черту порта Одесса. Но одновременно глазами человека толпы увидел чахоточную Любку Фишбейн, которая взметнула свое чахоточное тело на сорокаведерную смоленую бочку.

Любка самозабвенно орет:

— Долой самодержавие! — и долбит казанками музыкальных пальцев в темечко стражника Глотова, который пытается вразумить дочь крамольной Молдаванки словами «не моги супротив Государя-императора!»

— Смерть псу самодержавия! — кричит Любка, до крови стукнув Глотова кулачком в мясистый полноценный нос.

И тут же из кучки окружавших ее боевиков выскочили четверо в котелках и уложили стражника револьверным свинцом. И, не медля, раскачав труп за руки-ноги, сбросили с причала в Черное море.

Как по зову трубы, чернь бросилась экспроприировать.

Юз смотрел, как бомбились товарные магазины порта, как страсти извергались в пьянство, как все — даже бабы со чады — грузили трофеи на шлюпки и на ломовых. Он видел, как на Николаевском бульваре без единого залпа стоят пехотные цепи.

Солнце катится за море. Наступает темнота и чернь. Только из Карантинной гавани донеслось несколько нестройных выстрелов — там солдаты на кулачках бились с мародерами.

— Почему же они не стреляют? — подумал Юз, ища укрытия.

— Куда стрелять? Пятая судимость! — весело отвечал один из котелков, убивших Глотова. — Броненосец-то сагитированный! Как ахнет — куда портянки полетят!

Любка Фишбейн бессовестно утирала подолом юбки жилистую шею и кричала:

— Ю-у-уз! Кинь спички! Кинь спички!

Горели пароходы Русского Страхового Общества «Петр», горела кашкинская «Екатерина».

— Почему никто не распорядится отдать швартовы, Люба? Ведь можно подать концы на «Святогора» и отбуксироваться на «бочку»!

— Так делаются деньги! — весело орала Любка. — Представь, какую страховку получат Ашкенази с Джекобсом! А ты — женись на мне! Ну!

Она достала из-под синей юбки браунинг и выстрелом ссадила со столба оратора, когда он кричал:

— Вот она ваша самооборона! Позор тебе, Россия! И это все после ужасов Цусимы!..

Любка подула на ствол и навела его точно в сердце Юза.

— Нас здесь сорок тысяч! — сказала она. — Без тебя будет тридцать девять тысяч девятьсот девяносто — женишься?

— Я женюсь на вас, Любовь! — заслонил рукою сердце Юз.

Но Любка жестоко засмеялась:

— На полумужичке-то?

И грянул выстрел…

Юз проснулся пустым, как кошелек рядового пенсионера. «Вот тебе, бабушка, и лужайка зелени! Маэстро, выбирайте делянку! — подумал он. Кошмары гнут — видать к дождю!» Едва брезжило утро.

Юз накинул шлафрок, сладко зевнул и, не умывшись, побежал записать воспоминания о сне на диктофон, но поленился и сел за письменный стол разобрать почту. Он взял большой светонепроницаемый пакет, на котором была наклеена белая бумажка с надписью:

«Ярчайшему представителю информационного рэкета Юзефу Змиевичу».

Юз взвесил пакет на ладони для диагностики по части гексогена. Потом вскрыл его и пробежал глазами.

— Ага… «Лапсердачные репортеры… Талмуд-гусары…» Пропускаем… «Фимиам половым инстинктам… логика пригодна лишь для арийцев… пример франции показывает, что чрезмерная задолженность государства влечет его под власть кагала…» Ну, почему Франция-то с маленькой буквы? Не убеждает! Далее: «Газета становится каббалистической силой… шантаж и реклама — черные жеребцы, дьяволы, несущие в бездну…» Вот это красиво! Это поэтично!

Юз чиркнул кресалом зажигалки, поджег и швырнул пакет в камин. Потом умылся, позавтракал, заглянул еще и в электронный почтовый ящик. А уже потом позвонил жене и сказал, чтоб не приезжала, что работает, что после полудня поедет на одну из городских свалок, где — по слухам — постоянно проживает один очень известный в прошлом киноактер Коробьин.

Жену его звали Лолой вот уже двадцать два года, с тех самых пор, как родилась.

— Мне, Лолка, тут такой сон навеяло! — сказал Юз. — Фамилии какие-то, имена, Одесский порт, пожары… К чему пожары снятся? К наводнению? Ты шутишь, а меня тут чуть не женили… Да во сне, во сне, разумеется! Да, да… Под вечер запели гормоны… Да, Лолка… Да, шутка старая… Как и ты, Лолка!..

15

После завтрака Змиевич выгнал из гаража свой маково-красный «гольф», заключил гараж, а воротясь, увидел живописную картину. Подле его авто гарцевал на белой кобылице отставной генерал и депутат Госдумы от левой оппозиции, мрачный до угрюмости Василий Жучков. Босые пятки его покоились в стременах.