В деревню похоронная процессия вернулась около девяти часов вечера. Прежде чем Совет Десяти успел собраться в совещательном доме, поднялся переполох.
Яркий, кроваво-красный свет пронзил темноту, раздался глухой рокот и затряслась земля. Взгляды всех машинально направились вверх, где над вершинами деревьев, на безоблачном, звездном небе бушевали вырвавшиеся из кратера священной горы плюмажи огня, клубы дыма и пепла. Толпа всколыхнулась.
— Ротовера проснулся! Богиня Пеле гневается на своих детей! Горе нам! Вулкан! Вулкан!
Прикрывая лица руками, люди беспорядочно бросились бежать в сторону моря. У некоторых от страха подгибались колени и они беспомощно падали на землю, другие шатались, словно пьяные или оторопело смотрели на огненные водопады, низвергавшиеся со священной горы. С ситуацией совладал Изана. Громким, но спокойным голосом он велел женщинам и детям замолчать и терпеливо ждать на площади посреди деревни, когда вернутся их мужья, которых он созвал в совещательный дом. Хотя Пеле и разгневана, но присутствие итонгуара действует на нее успокаивающе и Совет Старейшин надеется, что удастся найти способ отвести беду.
Слова вождя подействовали на людей, как масло на волны. Люди опомнились, утихли и неспешно стали сходиться на площадь. Словно в подтверждение того, что сказал Изана, вулкан успокоился. Подземные толчки и грохот прекратились, земля перестала трястись под ногами и только столбы огня, перемешенного с пеплом, взмывали вверх и нарушали прозрачность темно-синего неба.
В совещательном доме началось собрание под руководством Хуанако. Неожиданное пробуждение Ротоверы повлияло на порядок дня. Первым выступил Маранкагуа. Колдун требовал незамедлительно выслать братьев-просителей, чтобы они смягчили гнев богини Пеле, бросив в жерло вулкана несколько золотых монет. Затем поднялся шаман и заявил, что запас тонги уже на исходе и надо выбрать «тонгалеров», которые на рассвете следующего дня направились бы в горы на поиски чудодейственной травы.
Оба предложения были приняты и награждены громкими аплодисментами. Потом встал Хуанако и сказал так:
— Братья жрецы, старейшины и вожди! С радостью и глубоким волнением я хочу теперь призвать вас к участию в испытании силы нового, чудесным образом присланного нам волею Ману итонгуара. Это испытание одновременно будет первым после многолетнего перерыва обращением за советом к нашим умершим предкам, которое возобновит связь с духами отцов. Изана, дай итонгуару кубок тонги, которая наглухо закроет перед миром врата его чувств и распахнет для него двери на другую сторону. А ты, Атахуальпа, объясни белому брату, о чем идет речь, и убеди его, что напиток, который мы ему даем, не лишит его жизни.
Первосвященник сел, а Изана подошел к Гневошу с кубком отвара, приготовленного из семян красного дурмана, своего рода опиума, который должен был помочь ему войти в состояние транса. Гневош, ободренный Питерсоном, выпил. Результат был почти мгновенный. Инженер побледнел и начал шататься. Капитан окинул Изану сердитым, испытывающим взглядом. Но вождь улыбнулся и, беря Гневоша под руку, сказал:
— Будь спокоен, Атахуальпа! Душа итонгуара пересекает сейчас порог действительности и переходит на другую сторону. Поэтому он качается и проваливается в сон. Помоги мне отвести его в вигвам духов.
Им с трудом удалось довести Гневоша до шатра из звериных шкур, стоящего в нескольких шагах от совещательного дома. Когда они подняли полог пустого вигвама и усадили Гневоша на лавке у стены, тот находился уже в полном трансе. Изана довольно улыбнулся:
— Итонгуар уже спит сном праведника, а его душа предстала лицом к лицу перед умершими и разговаривает с духами. Пусть он останется здесь один, Атахуальпа. Обычным людям нельзя находиться в вигваме, когда в нем спит толкователь потустороннего мира.
Они вышли, опустив за собой полог. Тем временем вокруг шатра духов собралась толпа. Толчея была такая, что Изана был вынужден расставить стражу. На пространстве у вигвама, окруженном кордоном воинов, заняли места вожди и жрецы во главе с Хуанако. Свет факелов, которые держали стражники, падал на возбужденные ожиданием, сосредоточенные, любопытные или недоверчивые лица. То и дело из тьмы человеческих масок выглядывало лицо искаженное чувством страха или искривленное иронической усмешкой. Только взгляды жрецов, спокойные и невозмутимые, старательно скрывали их истинное состояние души. Один лишь Маранкагуа, стоя рядом с первосвященником, не силился сохранять даже видимости спокойствия. Его мрачное, темно-коричневое лицо то и дело кривилось от издевательской улыбки.