Несмотря на тесноту, царило торжественное молчание. В тишине было слышен треск горящего костра и далекий шум моря.
Когда Питерсон с Изаной вышли из вигвама и сообщили старейшинам, что итонгуар погрузился в «священный сон», напряжение присутствующих усилилось. Все, затаив дыхание, уперлись взглядом в шатер…
Вдруг сорвался вихрь. Со свистом подобным вою голодных шакалов он пронесся над головами толпы, затряс остроконечной верхушкой вигвама, заполоскал пологом и растаял в пространстве. А ведь на пальмах и фиговых деревьях, растущих вокруг совещательного дома, не дрогнул ни один лист и не качнулась ни одна ветвь. Маранкагуа перестал улыбаться.
И снова прилетели ниоткуда второй и третий порывы ветра, затрясли шатром, завыли, как волчья стая и исчезли без следа. И опять наступила идеальная тишина. Вдруг стены вигвама затрепетали и вздулись, как воздушный шар. Заскрипели жерди и стропила, а пространство внутри шатра наполнилось невнятными голосами. Из гомона выделялись время от времени отдельные слова, фразы и предложения на незнакомом языке. Обрывки эти сливались снова с сумбуром звуков в мутный и опьяняющий хаос. Но отдельные голоса звучали все отчетливее и все сильнее выделялись из шума других голосов. И наконец два из них решительно вырвались на поверхность и заглушили остальные — один звучал резко, как боевая труба, другой был низкий и гулкий. Слова, которые произносили невидимые уста, стали понятными. Они принадлежали языку итонган. Голоса, кажется, о чем-то спорили и препирались. Жадные уши слушателей улавливали ноты гнева и угрозы. Наконец, более низкий голос замолчал и тогда волной чистых и громких звуков поплыли напоминавшие колокольный звон слова:
— О, наш народ! По прошествии многих лет мы снова пришли, чтобы дать тебе совет и предостеречь. Итонгане! Один из вас замышляет против братьев своих измену, и скоро придет тот час, когда он присоединится к вашим врагам на погибель страны. Будьте бдительны и стерегите границы Юга! Готовьтесь к битве! Это время скоро наступит! Табераны, злые духи крови и железа, покинули уже свои логова и вооруженные до зубов, жаждущие человеческих жизней, возносятся сейчас над вашими головами. Будьте осторожны, как змея, и отважны, как ягуар. В бой, братья, в бой!..
Голос внезапно умолк, заглушенный адским гулом других, требующих своей очереди голосов. Вигвам весь трясся от распирающей его энергии, которая не находила выхода. Дикие крики, чудовищные оскорбления и проклятия метались в закрытом пространстве шатра, словно летающие дротики и томагавки. В конце концов все успокоилось и в шатре стало тихо как в могиле.
И среди итонган также наступила гробовая тишина. Они все еще стояли, прислушиваясь к давно замершему эху голосов. Первым очнулся Хуанако. Он дрожащей рукой приподнял полог вигвама и показал Изане на лежащее поперек шатра тело итонгуара.
— Отнеси его в толдо[12], он сильно изнурен духами.
Старик сказал, словно снял заклинание. В толпе загудело, как в улье. Под шум и крики расступающихся с благоговением и трепетом людей Питерсон и Изана вынесли безжизненно свисающее с их рук тело Гневоша и положили на циновках в хижине, предназначенной для итонгуара. Слабый огонек коптилки освещал изменившееся лицо инженера, который по-прежнему лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Струи пота текли по его лицу. Он глухо хрипел. Капитан положил голову друга себе на колени и пробовал влить ему в рот водку из фляжки. Гневош скривился, выплюнул водку и открыл глаза.
— Оставьте меня одного, — сказал он слабым голосом.
Когда они вышли, он оперся спиной о стену и задумался. События последних дней мелькали перед его глазами, словно миражи, с невероятной быстротой. До момента «испытания силы» он был в состоянии психического опьянения. Удар судьбы, который отнял у него жену, оглушил его, притупив чувствительность ко всему, что наступило позже. Он двигался и действовал как автомат, понуждаемый волей капитана. Скудные остатки инстинкта самосохранения полностью растворились в ледяном море безразличия. Один лишь раз в его голове мелькнула сонная мысль, что по странному стечению обстоятельств он снова служит другим людям в качестве посредника между двумя мирами. Эта мысль на мгновение пробудила в нем внутренний протест. Но и этот импульс угас, погрузившись в серую, густую как мазь трясину инерции. Теперь, после «испытаний», в нем наступил какой-то перелом. Словно какие-то таинственные токи, пройдя сквозь него, оставили след в виде фермента, разбудившего в нем инициативу. Пробудился интерес к новому окружению. Помогла в этом и молодость. Он был всего лишь тридцатилетним мужчиной. Духовное выздоровление ускорило процесс выздоровления физического. После часа размышлений он стряхнул с себя остатки оцепенения и посмотрел на мир глазами полными разбуженной жизненной энергии.