— Может быть, вы немного отдохнете.
Он расстелил на полу свою куртку.
— Вы выглядите уставшей от событий этого странного для нас обоих дня.
— Попробую, хотя я сомневаюсь, что мне удастся заснуть в таких условиях.
Она сложила вдвое свою пелерину, накинула ее вместо подушки на охапку хвороста и легла на его куртку, повернувшись лицом к огню.
— Пожалуйста, сядьте здесь, рядом со мной, — попросила она. — Я буду чувствовать себя безопаснее и, может быть, быстрее засну.
Он исполнил ее желание и, подкатив колоду к постели, сел, взяв ее руку в свою ладонь.
— Так хорошо, — сказала она и закрыла глаза отяжелевшими ото сна веками. — Ужасно, какой еще из меня ребенок и трус, не так ли?
— Какая вы милая, прелестная женщина, — ответил он, лаская ее обессилившую руку.
— Что? Комплименты? Не забывайтесь, пожалуйста, — сопротивлялась она остатками ослабленной усталостью и эмоциями воли. Она отстранила руку и, положив голову на локоть, посмотрела в сторону двери.
— Я хотел всего лишь вас успокоить, — оправдывался он. — Могу я закурить?
— Ну, конечно, курите.
Когда он вынул портсигар и чиркал спичкой, то почувствовал, как она нервно схватила его за руку.
— Посмотрите на дверь, на ключ.
Кшепневский посмотрел и заметил, как большой, торчащий из замка с внутренней стороны ключ медленно повернулся в левую сторону.
— Ветер, сквозняк, что ли, какого черта? — пробормотал он и, встав, пробовал воспрепятствовать дальнейшему вращению ключа.
Но ему это не удалось. Какая-то сила, с которой он не мог совладать, повернула ключ на полный оборот и с треском закрыла замок.
— Мы в ловушке, — прошептала Ванда. — Ну почему мы не убежали из этого проклятого места?!
— Успокойтесь, пожалуйста. Ведь ключ торчит в дверях с нашей стороны. Я могу в любой момент открыть дверь.
И он пытался привести свои слова в действие. Но все его усилия оказались тщетными. Ключ не шевельнулся. Тогда он схватил за дверную ручку и хотел открыть дверь силой. Ничего не вышло.
— Какая-то до смешного глупая история, — обескураженно сказал он и вернулся к пани Ванде. — В конце концов, мы можем вылезти и через окно. Но что за мальчишеские шутки!
— Не говорите так, не говорите так! — просила она. — Зачем провоцировать?
В то же мгновение двери медленно открылись наполовину. Кшепневский в ярости толкнул их, распахнул настежь, и вслепую выстрелил в глубь сеней три раза. В ответ он услышал где-то вверху, над собой, громкий смех, а потом крик Ванды. Он бросился с фонариком в другой конец сеней. Там он заметил лестницу на чердак. Не долго думая, он стал карабкаться вверх, откуда все еще доносились взрывы смеха. Когда он добрался до конца и выбил ногой дверь на чердак, все вдруг погрузилось в тишину. В свете фонарика он разглядел маленькую, затянутую паутиной, заваленную обломками домашней утвари, обручами от бочек и древесными стружками комнатку. В ней не было никого. Проклиная все на свете, нервно пощипывая усы, он поспешно спустился вниз и вернулся в комнату. Тут он заметил, что Ванда в обмороке. Разжав ее зубы охотничьим ножом, он налил ей в рот немного вина. Она вздохнула, открыла глаза и, обняв его судорожно за шею, прижалась к нему со всей силой. Грудь ее затряслась от тихого рыдания, истосковавшиеся губы искали его губ.
И так на границе страха перед неизвестностью и страстью, между красотой жизни и сумраком «того берега» она ему отдалась. Пелена безумства заслонила их глаза и отделила пурпурной завесой от злых сил дома. Отдались друг другу в сладком забвении, слепые и глухие ко всему, что вокруг них происходило. Насыщали желания своих молодых и здоровых тел, равнодушные ко всему вокруг, к тому месту, где они соединились, к целому миру. Мужчина и женщина! Он и она!
В наивном, детском неведении они подчинились воле темного предназначения, приведшего их обоих в эту странную комнату на час любовного соития. В опьяняющем экстазе они не замечали призрачных лиц, которые склонились над ними и с загадочными улыбками наблюдали за их любовными играми. Они не слышали вокруг себя таинственных голосов и шепота. Сплетенные в любовном объятии, они не знали о том, что сбываются чаяния «того берега», что творение их разогретых наслаждением тел — это то, что ожидалось годами, а, может быть, столетиями…
Так был зачат ребенок, который уже в колыбели был отмечен печатью потусторонней силы.
На рассвете, после ночного ужаса и любовного экстаза, мужчина и женщина, на мгновение соединенные химерой судьбы, разошлись каждый в свою сторону, чтобы уже никогда больше не встретиться.