Чандаура и Руми нашли Рангитатау в агонии; она уже никого не узнавала. У постели стоял беспомощный Атахуальпа и с состраданием смотрел на мать и ее дочь. Итоби не выпускала из ладоней руки умирающей. Время от времени дочь сотрясалась в тихом плаче. Вдруг Рангитатау приподнялась с постели, вытянула вперед руки и, костенея, опустилась на подушки. Атахуальпа сомкнул веки ее широко открытых глаз. Итоби, громко рыдая, упала на мертвое тело.
Через несколько месяцев после смерти Рангитатау, в светлую, лунную ночь, Атахуальпу разбудили тихие рыдания Итоби. Прижавшись к его плечу она горько, как ребенок, плакала.
— Что с тобой, Итоби? Может быть, тебе приснилась покойная мать?
Она покачала головой.
— Уж не больна ли ты?
Она повернула к нему мокрое от слез лицо.
— Мне приснился плохо сон, Атахуальпа, очень плохой сон. Мне приснилось, что на берегу моря, среди скал сидела в полуденном зное моя подруга Руми. Неожиданно из пещеры вышел прекрасный юноша и овладел жрицей. И случилось так, что семя мужчины зачало в ее лоне ребенка, которого она теперь носит под сердцем и чье рождение принесет позор святилищу и его жрице. Ибо не годится хранительнице вечного огня связываться с мужчиной и рожать детей. Поэтому во сне мне явилась богиня Пеле и велела распороть живот Руми и уничтожить плод. Вот почему я плачу, Атахуальпа. Мое сердце истекает кровью при мысли, что я должна исполнить повеление богини.
Питерсон беспечно рассмеялся.
— Но ведь это полный бред, Итоби! К чему придавать такое значение снам?
Она строго посмотрела на мужа.
— Сон никогда не лжет, а приказы богинь и духов, услышанные во время сна, спящий обязан исполнить, хотя бы его душа противилась этому со всей силы. Человек несет ответственность за свой грех, виденный во сне, даже если этот грех снится кому-то другому. Во время сна каждому открывается воля его духа-хранителя, его тотема. Руми беременна, ребенок зачатый в ее лоне должен погибнуть от моей руки. Будь проклята моя доля! Зачем я вообще появилась на этом свете!
Хотя Питерсон считал это ночное происшествие следствием нервного расстройства Итоби и видел в нем лишь эмоциональный взрыв, все-таки на следующий день он рассказал об этом Гневошу. Такая новость серьезно обеспокоила короля.
— Я немедленно должен предупредить Руми о грозящей опасности.
— Зачем ее понапрасну пугать? Итоби успокоится и обо всем позабудет, — пытался возражать капитан.
— Я не могу быть так легкомыслен, Уилл. Ты еще не до конца знаешь жителей острова. Что касается исполнения полученных во сне приказов, то в этом они фанатики. Ты, наверное, еще не слышал, на что они способны. Как-то Изана мне рассказал одну типичную, из жизни островитян взятую историю.
Однажды какому-то итонгану приснилось, как зимней порой двенадцать его собратьев ныряют на пруду в прорубь, уходят под лед и выныривают через какое-то время из другой, находящейся чуть дальше проруби. Он их всех запомнил и, проснувшись, рассказал каждому по отдельности виденную им сцену. И знаешь, чем все кончилось?… Эти двенадцать дуралеев терпеливо дождалось прихода зимы, а когда температура в долинах опустилась достаточно низко, пошли в горы, где над вершинами бушевала буря, и там, выбрав замерзший пруд, пробили в нем две проруби. Одиннадцати фанатикам удалось невредимыми проплыть под поверхностью льда и вынырнуть из другой проруби, но последний, двенадцатый, утонул, понеся смерть за воплощение сна в жизнь. Такие уж они есть. И тут ничего не поделаешь. Твоя Итоби не освободилась от суеверий предков, она — дочь своего племени. Пожалуйста, Уилл, проследи за ней и, если это возможно, никуда не пускай одну. Я очень боюсь за Руми. Это не шутки.
— Я сделаю все, что в моих силах. Из твоего рассказа я понял, что можно ожидать всего. Черт бы их побрал, эти суеверия! И подумать только — такие подруги!..