Вторично в Коктебель Цветаева приехала 10 ноября — «с Сережей и массой рассказов об московских делах», по словам Волошина. Поэт посвятил ей цикл из двух стихотворений «Две ступени». 25 ноября Цветаева вновь уехала в Москву за детьми, с которыми должна была тотчас же вернуться в Коктебель. Однако осуществить это намерение уже не удалось: ноябрьский приезд оказался последним…
В начале дружбы, благодаря Волошина за Коктебель, поэтесса спрашивала: «Чем я тебе отплачу?» Через 21 год, узнав о смерти Волошина, она отозвалась на нее великолепным очерком-эпитафией «Живое о живом», несомненно, лучшим из всего написанного о Волошине. Должное его памяти она воздала также в стихотворном цикле «Ici Haut» («Здесь, на Высоте»), а высокий лад Коктебеля описала в очерке «История одного посвящения». «Одно из лучших мест на земле», — определила она Коктебель в 1913 году. А где-то в конце тридцатых, уже «подводя итоги», поставила Коктебель в ряд с лучшими воспоминаниями жизни: «Таруса… Коктебель да чешские деревни — вот места моей души…»
Михаил Пришвин
В 1912 году весенняя тяга в «новые, неведомые страны», уже уводившая Михаила Михайловича Пришвина в «край золотых гор», Среднюю Азию, повлекла его к Черному морю. Перед путешествием он пытался вообразить себе это место: «Какой Крым? Что-то вкусное, сладкое, похожее на крем, представлялось мне, когда я старался вообразить себе Крым на Невском… Начиналось одно из моих весенних путешествий в новые, неведомые мне страны… В этот раз я хотел где-то на юге найти весну в феврале и привезти ее в Россию, на север…» К этой записи в своем дневнике, словно предчувствуя трудность постижения для себя новой земли, Пришвин добавил: «А в путешествии я понимаю, как и все русские странники, необходимым труд, почти пост, необходима вера в припасенный в кармане кусочек бублика и запас горячей благодарности тому, кто бескорыстно покормит в пути и укажет дорогу. Без веры в священный бублик нельзя понять новую землю и людей, на ней обитающих».
Так и произошло: «просоленная, голая» земля Киммерии, ее «камень, вода» поначалу ничем не очаровали писателя. «Что тут любить?» — откровенно спросил он у своего друга, обосновавшегося в Коктебеле и горячо звавшего его к себе. Поднявшись на знаменитую у окрестных жителей Святую гору, Пришвин увидел среди черных, корявых кустиков едва оформленную груду камней: «самую мертвую из всех могил в мире». Над могилой молился, прося святого об исцелении, паломник, — и неожиданно, без каких-то видимых причин, у писателя открылись глаза: «Я вдруг стал понимать всю красоту этой суровой могилы на верху черного потухшего вулкана, и увидел я море, цветистую линию гор, одну за одной уходящую в лазурную дымку, и возле одной из них сверкали весла триремы, плыл Одиссей…» Мертвая до этого земля преобразилась: «Я понимал, что эти камни у моря можно оживлять и любить больше, чем наши поля, не теплой родственной, а какой-то особенной вселенской любовью, и сердцем, а не головой постигал, чему напрасно… учил меня друг»: «Полюби камень, воду, свет, и сотвори из этого вселенную».
Помимо Коктебеля, М. Пришвин побывал в Бахчисарае, Ялте, на Яйле и описал свои впечатления в книжке очерков Крыма «Славны Бубны» (вышла в 1913 году). Название это дал писателю именно Коктебель с его кофейней «Бубны». О посещении этой кофейни (названной им «Славны Бубны») М. Пришвин упоминает в своем рассказе, а М. Волошина можно видеть в несколько шаржированном образе «господина, похожего на полную женщину». От местного жителя писатель узнал, что «господин — из „индийской партии“, в этой партии и говорят, и одеваются, и живут совсем особенно»: здесь явно подразумевается «обормотская» компания, группировавшаяся вокруг волошинского дома.
А где жил сам Пришвин?.. Кто тот друг, который пригласил его в Коктебель?.. Думается, что это был Григорий Спиридонович Петров, известный публицист и лектор, член Государственной думы, бывший священник, лишенный сана за «своемыслие»: он обосновался в Коктебеле еще в 1908 году.
Подводя итоги, нужно сказать, что Крым все же остался для М. М. Пришвина малопонятным и чужим: «крем, сладкое блюдо». Но зоркий глаз писателя, его поэтическое чутье давали ему возможность и о чужом сказать вполне точно, как, например, сказал он о древнем Карадаге: «Карадаг был вулканом. Теперь он перегорел, потух, почернел. А море по-прежнему осталось живое, то ластится к нему, то начинает хлестать мертвеца и выбивать из него разноцветные камешки — воспоминания прежней пламенной любви вулкана и моря: яшмы, аметисты, бериллы, топазы рассыпаны по берегу моря. Странные, с неподвижными глазами, в летнее время ходят по берегу взрослые люди и собирают эти камешки-воспоминания…»