Год делится на обычные четыре части, и называются они: месяц весенний, месяц летний, месяц осенний, месяц большой темноты.
Более короткие отрезки времени — время отела (можно — месяц отела, май); месяц, когда падают у оленей рога; месяц, когда гнездятся птицы; месяц, когда ловится омуль; месяц, когда птицы собираются в стаи; месяц, когда замерзает море…
Нам так и не удалось понять — ведь ненцы почти никогда ни о чем не расспрашивают, — как они узнают, где найти родственника в Малоземельской тундре, которого они вообще никогда не видели и которому, по их исчислению, будет теперь, наверное, лет пятьдесят, и как узнают о том, живы ли вообще эти люди, лет десять назад почему-либо покинувшие остров.
И все это выглядит вполне естественно.
— Ну я же говорила. Я так и знала, что белил не хватит!
Белил действительно не хватит. Того, что осталось, хватит одному недели на две, а ведь работают двое…
К кому взывать о помощи? В Киев далеко…
Два дня сочиняем радиограмму о красках: «Архангельск, Косцову». Кроме масляных белил, нам нужны еще и гуашь и бумага. Как рассказать в радиограмме, чтобы было все понятно?
Дни после ухода солнца похожи на дни, когда ушел пароход.
Из какой-то давно рассказанной сказки я помню, как первобытные люди, глядя на заходящее солнце, каждый раз боялись, что оно не покажется снова над горизонтом, и призывали его заклинаниями, и задабривали жертвоприношениями. Как они радовались, наверное, эти люди, когда оно появлялось вновь!
Оно появилось, как всегда, на юге, за торосами, сперва только ярко-красной черточкой; это было даже не солнце, а только свечение воздуха, но солнце уже шло к нам. Потом мы увидели его огромный раскаленный край и какой-то неровный, изогнутый полукруг.
Все оставалось таким же — белые берега, белые торосы; только в белом небе у горизонта несколько минут в день плавилось красное пятно. Пятно росло, и вместе с ним росла еще не радость, а какое-то неясное ощущение ее.
Солнце растет быстро. Еще бесформенное, оно уже подымается выше, с каждым днем становится ярче, и, наконец, заливает небо и белое море, и освещает остров — весь — таким же ослепительным, сияющим, как оно само, ощутимым, весомым, материальным светом, несущим радость, несущим жизнь.
Только чтобы увидеть, как появляется, рождается для дня солнце, и только чтобы пережить эту радость, стоило прожить здесь эту ночь, эту зиму.
Есть еще одно ощущение, немного схожее с ожиданием солнца. Это ожидание самолета.
Как можно ждать самолета, как начинаешь волноваться и радоваться, когда над поселком вдруг раздается звук его мотора, уверенный и утверждающий звук, напоминающий, что есть и другая жизнь, — все это можно понять только там, где самолет зимой — единственная связь с Большой землей, с другой жизнью.
Сколько раз островитяне выходят осматривать прибрежный лед в поисках достаточно ровного и достаточно большого ледяного поля, годного для посадочной площадки, сколько раз ожидающим на льду людям была радиограмма, что самолет вылетел, — мчащаяся от острова упряжка несет новую весть: самолет вернулся, встретив непогоду…
Сколько раз островитяне с отчаянием смотрят, как море ломает и без того далеко не идеальную площадку, как на ней появляются торосы.
Звук приближающегося самолета! Его ни с чем нельзя спутать, ошибиться нельзя.
Вот мы его услышали. Еще не верим.
— Самолет…
В сознание вживается этот равномерный гул, вдруг победивший тишину полярной зимы, но ведь самолета не ждали — сегодня не ждали, о нем не предупреждали радиограммы, для него не искали посадочной площадки…
Значит, посадки не будет…
И все же из всех домов выбегают люди. С лаем мчатся собаки.
Самолет делает круг, второй.
Какой он великолепный над снегами!
Теперь понятно — летчик ищет ручей или речку невдалеке от поселка: на ровно замерзшем льду — мягкий и глубокий снег.
К ручью уже мчатся собачьи упряжки — у кого были под рукой. К ручью бегут люди, на ходу сбрасывая шапки, подхватывая рукой полы малйц.
Бежим и мы.
Зачем? Попробуйте не побежать.
В самолете письма, написанные нам, газеты, посылки, кинофильмы; но важно даже не это, не сами эти письма и газеты — важна та большая жизнь, которая послала к нам этот мощный и равномерный, уверенный гул мотора, важен он сам, самолет, воплотивший в своих формах, в самом своем движении человеческую волю, человеческую мысль, преодолевший опасное пространство, победивший тишину.