Не видно ничего живого — в этом голубом темными силуэтами движутся только наши упряжки; ручьи и реки еще подо льдом, не слышно моря, но все вокруг живет; тишины уже нет — звенит небо, по-своему звучат колеблемые ветром струи над сопками.
Талинки на сопках растут, обнажая и подчеркивая строение сопок, рисуя их выпуклости, горбы и впадины.
Вместе с талинками растет беспокойство в узких глазах Хурка.
Если бы олени могли идти, Хурк гнал бы их, не останавливаясь. Но на подтаявшем снегу, проваливаясь, они идут все медленнее; все труднее гнать их на талинках.
День переходит в солнечную ночь: становится холоднее.
Хурк не дает оленям передышки. Только утром он распускает их пастись — вывалив языки, они совсем уже еле плетутся.
Мы, наконец, ложимся спать, сняв с саней шкуры и перевернув санки на бок, стенкой от ветра.
Просыпаемся мы оттого, что стало очень трудно дышать.
— Это солнечный ветер ноздри высушил, — говорит Хурк, и мы все умываемся в снеговой луже, сломив на ней ледяную корочку.
Найдя под сопкой кусок обожженного бревна (кто-то когда-то костер палил), Володя и Хурк разводят огонь, и мы пьем чай с сухарями.
Обычно, идя на охоту или устраивая переезды по тундре, ненцы не берут с собой никакой еды и не делают остановок для того, чтобы сварить еду, — охотник должен приносить еду в дом, а не уносить ее из дома, путник должен идти и ехать не останавливаясь. Мы понимаем, как сейчас неспокоен Хурк, если он решился на эту чрезвычайную меру.
Олени идут все медленнее.
К вечеру, снова покормив оленей, мы достигли реки Песчанки — самой большой реки острова. Тучи сплошь закрыли солнце и небо, и в сыром воздухе мы увидели, как по реке, все прибывая, толчками катится вода. Мы невольно останавливаемся.
— Скорее, скорее, — торопит Хурк и первый въезжает в воду.
Оказывается, река не вскрылась — это талая вода идет по чуть опустившемуся льду. Скорее! — лед набухает и делается рыхлым. Скорее! — река глубокая.
Эта река — половина пути.
Миновав уже середину реки, вдруг останавливается упряжка Хурка, за нею и моя. Хурк оборачивается и кричит Володе, машет ему рукой — не иди по нашим следам, не иди по нашим следам! — Володя не понимает, в чем дело.
— Скорее к берегу! — опять кричит Хурк. — Не по нашим следам!
Володя, наконец, понял, объезжает нас и тоже вдруг останавливается. Мы все стоим на санях, вода чуть-чуть не достает до шкур, которыми они покрыты.
— В чем дело?
— Не знаю… Олени не слушаются.
Олени почему-то погружаются в воду и только судорожно вытягивают шеи — держат над водой бело-розовые носы.
Хурк соскакивает в воду в пимах и малице и толкает санки — они свободно плавают.
Хурк опускается на колени, как олень, вытянув шею, и ощупывает оленьи ноги. Наконец он догадывается: олени провалились в намокший, опустившийся на дно реки лед; он даже не знает, целы ли у них ноги. Оленей надо вытаскивать.
— Раздевайся!
Мы быстро раздеваемся; Володя относит одежду на берег. Хурку раздеваться уже бессмысленно. Выпрячь оленей не удается; вода все прибывает, олени в страхе бьются, пытаясь выбраться, — все путается еще больше.
Хурк отрезает упряжь, и мы на руках выносим санки на берег — это не очень трудно; вытащить оленей труднее; мы сами начинаем проваливаться.
Плывущий по воде снег и лед в кровь царапают посиневшую кожу; мы стоим на перекрещенных хореях.
Я тяну за остатки упряжи, Володя и Хурк приподнимают оленей за морду и хвост, чтобы высвободить изо льда их ноги. Вытащенный уже было олень тяжело плюхается обратно в воду, в ледяную кашу.
Мы давно уже не чувствуем, куда ступают босые подошвы ног, мы не чувствуем ни холода, ни толчков, ни порезов от плывущего мокрого льда — олени тонут!
Хурк, нервничая, бьет оленей хореем, заставляя их своими усилиями помочь нам. Я не помню, сколько времени мы провозились с упряжками. Едва выбравшись на берег, олени отряхиваются, как собаки, разбрасывая холодные брызги, и тут же, снова опустившись на колени, жадно хватают мох.
— Теоретически мы должны простудиться, — говорит Володя и, взяв у совсем выбившегося из сил Хурка топор и остатки бревна, которые мы увезли с собой, делает костер.
Снова пьем горячую снеговую воду с сухарями — мы все больше хотим есть.
К утру мы останавливаемся на берегу речки со странным названием Мязь Буе Яха — Речка, На Которой Ветер Уносит Чумы. Эта речка не пугает нас своим безмолвием — она вскрылась. Полноводная река ревет и бурлит, образовывая водовороты у камней.