К концу 1578 года Полет смертельно устал от своей миссии во Франции. Чем больше он знакомился с этой страной, тем более разочаровывался в человеческой природе вообще. Во Франции – писал он одному из своих лондонских корреспондентов в декабре 1577 года – «кровавые и жестокие действия превратились в игры и развлечения»[83], а несколько ранее, в послании королеве, выразился еще более определенно: «французские тонкости и коварство столь глубоки, что иностранцу очень трудно, а то и невозможно обнаружить дно»[84]. Положение Полета в 1578 году осложнилось тем, что Франциск Алансонский (а с 1576 года еще и герцог Анжуйский) вновь поднял вопрос о женитьбе на Елизавете I, и посол, вопреки своим протестантским убеждениям, должен был вести переговоры о возможном брачном союзе королевы с герцогом-католиком.
В декабре 1578 года Полета постигло несчастье: в уличной потасовке погиб его старший сын, с которым посол связывал большие надежды. Опасаясь за свое психическое состояние, Полет в удвоенной силой стал просить Лондон прислать себе замену. Новый посол, сэр Генри Кобэм (Sir Henry Cobham; 1537–1592), прибыл только в ноябре 1579 года. Полет поторопился покинуть Париж, согласившись принять золотую цепь – подарок французского короля – только после того, как отъедет от столицы на приличное расстояние.
Ф. Бэкон возвратился в Англию раньше, в конце марта 1579 года. Хотя формально он мог быть за границей до июня, смерь отца вынудила его ускорить отъезд. Когда в феврале скончался сэр Николас, Фрэнсис обсуждал вопрос о таинственной связи между людьми близкими по крови, когда один чувствует, что с другим что-то случилось или случится. На эти размышления его навел дурной сон. «Я помню, – вспоминал Ф. Бэкон много лет спустя, – что, находясь в Париже, когда мой отец умирал в Лондоне, я за два или три дня до его кончины, увидел сон, о котором рассказал нескольким английским джентльменам, будто дом моего отца в деревне был весь оштукатурен черным раствором»[85].
«Другие, хладные мечты, другие, строгие заботы» [86]
«Труд, отягченный мелочным расчетом»[88]
Вернувшись из Франции, Фрэнсис принял должность барристера в Грейс-Инн, на которую был назначен еще в июне 1576 года, до своей поездки на континент. Неизвестно в точности, где именно он жил в течение двенадцати месяцев после приезда в Лондон, за исключением того, что какое-то время он находился в Лестер-хаусе[89] и только в мае 1580 года поселился в Грейс-Инн, продолжая заниматься составлением и расшифровкой разведывательных отчетов для Уолсингема, Бёрли и королевы.
Его брат Энтони, который, согласно завещанию сэра Николаса, мог вступить в права наследования только через три года, решил отправиться на континент, но самостоятельно, без наставника, чтобы не испытывать никаких ограничений. Как и его сводный брат Эдуард, Энтони решил не участвовать в склоках родственников, деливших наследство его отца. В декабре 1579 года Энтони отбыл во Францию. Для поездки он должен был получить разрешение французского посла в Лондоне и своего дяди лорда Бёрли, который согласился дать племяннику также несколько рекомендательных писем. В начале первого такого письма Бёрли писал, что Энтони является сыном покойного лорда-канцлера и приходится ему, Бёрли, родственником по материнской линии, после чего следовала фраза: «после смерти его [Энтони] отца забота о воспитании его и его брата (the care of the bringing up of him and his brother), согласно завещанию его благородного и доброго родителя, была возложена на меня» и далее о том, что он, лорд Бёрли, не возражает против поездки племянника во Францию. Однако, подумав, сэр Уильям решил выразиться не столь определенно, убрав слова «о воспитании (of the bringing up)». В результате осталось менее обязывающее выражение: «забота о нем и о его брате (the care of him and his brother)»[90]. Эта поправка говорила о многом: Бёрли не желал брать на себя чрезмерное попечение об амбициозных племянниках, у него рос собственный сын, которому тогда уже исполнилось 16 лет и которого лорд Бёрли решил продвигать на высокие государственные должности, что с успехом и делал.
85
89
В 1593 году мать графа Эссекса, Летиция Ноллис продала Лестер-хаус сыну и особняк стал называться Эссекс-хаус.