А тяжело как ждать! Нет сил — ждать до завтрашнего дня!»
Встал Стефан. Вышел из комнаты и прямо в столовую — ни секунды не колебался.
По телевизору показывают футбол. Отец сидит верхом на подлокотнике дивана, шея красная от напряжения. Мать сразу же оглянулась, ее смешит поведение отца, но Стефан не замечает ничего. Он говорит:
— Это я был. Я гидрант открыл.
У матери улыбка застыла на губах. Отец повернулся на пол-оборота. Комментатор истошно кричит и вдруг умолкает — стон прокатывается по стадиону, кажется, что сам экран стонет, видно, как мяч поднимается над трибунами, вот-вот уйдет из этого мира навсегда и… мимо, выше ворот.
— Ай-ай-ай! — переживает отец, и еще раз: — Ай-ай-ай! — и только теперь совсем поворачивается к сыну.
Стефан говорит:
— Мне пить захотелось.
Отец так и сидит вывернув шею. После долгого молчания он произносит:
— Пить, говоришь? Ты слышала, Сусанна? Пить он захотел. — И снова он поворачивается к экрану — вопрос для него исчерпан.
Мать вскакивает и выключает телевизор. Она делает это быстро и решительно, и отец не успевает даже рот открыть.
— Что такое?! — чуть не кричит он.
— Наш мальчик…
Отец поднимается, не говоря ни слова, включает телевизор, затем падает в кресло. Кресло трещит.
— Ну, знаешь ли! — говорит мать.
— Оставьте меня в покое! Незачем мне игру портить!
Но игра давно уже испорчена. Отец просто так смотрит на экран, и если спросить его — он даже не знает, какая команда сейчас в атаке.
— Герман, ты же отец… — говорит мать.
Отец сидит не шелохнувшись. Молчит.
— Стефан сам пришел. Сам все сказал…
— А мне — что, радоваться прикажешь? — Отец даже руки развел. — Так, что ли?
Не удержавшись, мать улыбается. Хотя дело серьезное, она улыбается и говорит:
— Понимаешь ли, видишь ли…
— Ничего я не вижу! — взрывается отец. — А если и вижу, то стоит передо мной глупый парень, глупей некуда.
4
Понедельник начался как все дни прошедшей недели: завтрак, лифт, и через мост — в школу.
Отец уже ушел, он в утренней смене, мать собирается уходить с Сабиной. Стефан спрашивает:
— Отец еще что-нибудь говорил?
— Нет, ничего. — Мать смотрит на него. Глаза большие, темные.
— Совсем ничего?
— Совсем ничего. Ни слова. А ты-то, ты о чем вчера думал?
— Я? — переспрашивает Стефан и долго молчит, должно быть обдумывая ответ, и вдруг чувствует, что мать кладет ему руку на голову.
— Ладно уж, — говорит она. — Все равно нам сейчас некогда. До вечера.
Хлопает дверь, щелкает замок — нет уже ни матери, ни Сабины, только слабый запах духов. Стефану он приятен. Еще слышны шаги на площадке. Но вот и они затихли…
Стефан выпил молоко — прямо из кастрюли, еще горячее, съел ломоть белого хлеба, ложку джема и включил радио на полную мощность. Нормально!
На улице уже полно ребятишек. Малыши важничают, те, что постарше, шагают с ленцой — это девятый и десятый класс. Девчонки с подведенными глазами, парни ржут. Один курит, двое дожидаются, когда даст затянуться.
Стефан идет один, но недолго. Кто-то торопливо его нагоняет. Наверняка Губерт.
— Эй! — окликает он его. — У меня — порядок! Никто ничего не заметил.
Лицо у Губерта веселое, а Стефану совсем не весело:
— Чего ты кричишь? Ну чего?
— Я и не кричу совсем.
— Еще как кричишь! Зря ты боялся.
— Это ты прав, — говорит Губерт, и мягкий свет его ласковых глаз сразу гаснет.
Они идут по направлению к главной улице, мимо старых домов с обсыпавшейся штукатуркой, со следами пуль и осколков. Один дом в лесах. Наверху стоят двое рабочих с мастерками в руках.
— Мне повезло, — говорит Губерт. — Телевизор помог.
— Футбол, что ли? — спрашивает Стефан. — Знаю, знаю.
— Ничего не футбол.
— Не футбол?
— Нет, — говорит Губерт. — По второй программе футбола не было. Мои старики футбол не смотрят.
Оба идут рядом, довольно быстро, и вдруг Губерт спрашивает:
— В школе уже кто-нибудь знает?
— Не меньше двадцати человек, — отвечает Стефан, — а то и тридцать. Все, кто вчера там был. И Краузе — тоже.
— Парис-то? По-настоящему он не знает. Никто по-настоящему не знает.
«Никто? — думает Стефан. — Отец знает, и мать — вот уже двое. Все совсем не так, как считает Губерт».