«Вон он о чем! — думает Стефан. — Этот Артур вроде коменданта Бремера — такой же дотошный. Но ведь Артур-то прав: щетка без щетины — не щетка!»
— Вот ты сразу все и увидел, — говорит каноист. — Достается нам. Обязанности всякие. Еще в школе начинается. Или ты не согласен?
— Согласен, конечно, — говорит Стефан, но не думает при этом, что вообще можно жить без обязанностей. Просто каноист не договорился с Ларисой, а тут еще Артур. Надо ему что-нибудь приятное Сказать.
— А я ее знаю, — говорит он.
Каноист сразу же оборачивается:
— Врешь!
— Доказать могу.
— Давай. Как ее зовут, говори!
— Лариса.
— Лариса. Правда, — говорит каноист.
— Лариса Линдеман.
Каноист улыбаясь повторяет имя и фамилию, потом строго спрашивает:
— Откуда ты знаешь?
— Каждый день вижу, — говорит Стефан.
— Каждый день?
— В школе.
— Мир тесен! Не хочешь ли ты сказать, что она каждый день в твою школу ходит?
— Ходит, — говорит Стефан.
Каноист молчит. Целую минуту молчит. Затем нерешительно спрашивает:
— Учительница?
— Нет, не учительница.
— Ученица, значит. Девятый или десятый класс?
— Не, — говорит Стефан. — Пионерами занимается.
Каноист забывает даже рот закрыть, а Стефан говорит:
— Пионервожатая.
— Вот те на! — восклицает каноист, запустив пятерню в свое воронье гнездо. — Ну, и как она?
— Лариса-то? А ты как думаешь?
— Ничего я не думаю. Тебя спрашиваю.
— Вот как?! Меня, значит, спрашиваешь.
— Давай выкладывай.
— Лариса — мировая. Класс!
— Класс, значит. А ты что, тоже насчет этого соображаешь?
— Чего ж ты тогда спрашиваешь?
Каноист хлопает Стефана по плечу, по-дружески хлопает.
— Извини, — говорит и добавляет: — Ну, пока, Артур ждет.
«Ничего не Артур, — думает Стефан. — Из-за Артура он никуда не побежит. Это он из-за Ларисы, нашей пионервожатой».
Первая справа на площадке — квартира 14/6: Герман Кольбе.
Ключ Стефан уже не носит на шнурке, как детсадовская мелюзга. Ключ в кармане. Отперев дверь и войдя в квартиру, он уже знает: что-то не так, кто-то уже дома. Еще ведь двух нет, кто ж из родителей так рано вернулся? Если мать — то это по запаху в передней узнаешь, больницей пахнет, карболкой и одеколоном. Одеколоном сильней. А если отец — то сигаретой, единственной, которую он себе позволяет. Раньше он двадцать штук в день выкуривал.
Стефан принюхивается: ни карболкой, ни одеколоном. И сигаретой не пахнет — ничем не пахнет в тесной передней.
А в комнате? Вот тебе и раз!
У окна стоит отец. Вид — озабоченный. Руки прижал к груди, левое плечо вздернуто. Так и застыл. Будто его кто-то поставил здесь и ушел.
— Ты что это так стоишь? — спрашивает Стефан. — Случилось что?
— Спина. Опять схватило. Если так стоять, то ничего, терпеть можно.
— А если лечь?
— Нет, нет. Лучше всего так стоять.
Стефан рассматривает отца. Лицо — худое, под глазами черные тени. Плохо, должно быть, себя чувствует.
— Чаю тебе согреть?
— Нет. Потом, попоздней.
— Может, тебе лекарство принести?
— Нет, не надо. Я так постою, пока мать придет.
Но это ему долго ждать придется. Какой-нибудь срочный вызов, и мать до полуночи домой не вернется.
— А если она поздно придет? Она же теперь всегда поздно приходит.
— Всё равно подожду, — говорит отец.
— Позвонить ей?
— Нет, останься. Или хочешь — иди. Я здесь хорошо так стою. Обозреваю окрестности. Безвозмездно.
Стефан хочет все же позвонить. Ему не по себе оттого, что отец так вот стоит у окна. Что-то чужое, непонятное исходит от него. Какая-то тишина. Чтобы отец просто так стоял, тихо и неподвижно — это ж совсем на него не похоже. Он ведь с места метр шестьдесят берет. Его ж сразу слышно, как только он дверь в квартиру откроет. Это совсем не Герман стоит у окна…
— А отчего так бывает, как у тебя сейчас? — спрашивает Стефан.
— Не знаю. Напасть какая-то, может, от переохлаждения. Или повернулся не так. Может, и от холодной воды вчера.
— От воды? Холодная была, да?
— Может быть, даже слишком холодная.
— А летом, — говорит Стефан, — когда купаешься, тоже сначала бывает холодно. — Школьный портфель почему-то потяжелел очень, будто камнями набит. Но Стефан не знает, куда его поставить.
Отец смотрит на него в упор.
— Может, на работе плиту неловко принял. Кран — он ничего не прощает. Тут нужна абсолютная точность — а то сразу в поясницу вступит. Да и не молодой я уже.