Традиционно проводившиеся в первое и третье воскресенья месяца чтения обычно привлекали Фиби. Она любила смотреть на разодетых в немыслимо дорогие наряды людей, счастливо потягивающих шампанское за оживленной беседой. Ей нравились простые радости беззаботной болтовни и сплетен. И, конечно же, ей нравилось восхищение мужчин, смотревших на нее. Но в прошлую ночь Фиби навсегда лишили иллюзий.
Неважно. Сегодня она поклялась вернуть свою душу.
Девушка задрожала, осознав, что, проигнорировав общественное мероприятие, буквально предала окружавших ее прежде людей. Никогда раньше ей еще не приходилось выступать в роли этакой бунтарки, и у нее не было полной уверенности в том, что она сможет благополучно завершить задуманное. Она все-таки не Сьюзи Хаттон, на выходки которой в обществе смотрят со снисхождением, потому что ее чудак отец известный вольнодумец.
Когда они выехали на Гэйт Авеню, Дэйвиду пришлось остановить карету, чтобы пропустить толпу. Похоже, люди возвращались из театра Юджина.
Постучав по стеклу, Фиби спросила:
– Все в порядке, Дэйвид?
– О, да, мисс Кью. Не волнуйтесь. Кучер повернул на мост Булвек, сокращая путь до дома. Но Фиби предпочла бы другой путь. Просто она вдруг поняла, что не готова через пять минут встретиться с отцом. Если бы Дэйвид вез ее по главной магистрали города, она успела бы подготовить краткую речь. А теперь они петляли по узким улочкам, стремительно приближаясь к дому. Но народа на их пути стало попадаться куда больше. Фиби попыталась хоть что-то разглядеть через заднее окно кареты. Пешеходы, в основном прилично одетые люди, напоминали собирающихся отужинать в ресторане. Но все же для воскресного вечера их было, пожалуй, чересчур много.
Фиби стала думать о подругах: они, должно быть, уже подъехали к отелю, оставили экипаж и присоединились к пестрой, блестящей толпе. Или же нет, три юные грации должны произвести фурор. Они войдут в тот самый момент, когда публика начнет занимать свои места, – белокурая Сьюзи, черноволосая Белинда и пепельно-русая Гвенда. Прекрасная незнакомка в роскошном парижском платье наверняка привлечет внимание Алана Стюарта, подыскивающего себе невесту. Прежнюю Фиби это повеселило бы. Можно было бы, например, рассказать Люси Приксли о том, что Гвенда (лучше придумать ей другое имя) дочь владельца художественной галереи в Лондоне и приехала сюда, чтобы забыть свою неразделенную любовь. Благодаря длинному языку Люси, скромница горничная Гвенда превратилась бы в светскую львицу. Интересно, о чем на этот раз лекция доктора Мэйна? Гвенда, конечно же, воспримет все за чистую монету и будет слушать внимательно, непонимая, что это всего лишь повод городской элите собраться вместе, чтобы посплетничать.
Если обман раскроется, будет скандал – классовые предрассудки еще слишком сильны. На первый взгляд безобидная шутка учениц могла задеть за живое тех, чьи права определялись рождением. В начале двадцатого века ничего не изменилось. Впрочем, Фиби прекрасно осознавала, что накручивает себя. Любой общественный скандал либо утрясется, либо померкнет на фоне другого, более свежего. Так было всегда. Куда сложнее, по мнению Фиби, заставить отца принять и одобрить ее решение.
Карета подкатила к фасаду кирпичного особняка Филиппа Кью. Окруженная садами, резиденция вместе с подсобными помещениями занимала почти целый квартал. Здесь даже имелся пруд для разведения форели, на ледяной глади которого зимой устраивали каток. Особняк украшали массивные колонны в греческом стиле. «Домишко», как называл его в шутку Филипп Кью, поражал своим величием. Казалось, будто он наступает на тебя, а не ты приближаешься к нему. Причудливая архитектура, основанная на смешении различных стилей, отталкивала и притягивала одновременно. С таким чувством человек мог смотреть, например, на сиамских близнецов. Широкая лестница вела к изящному крыльцу, украшенному каменной резьбой.
– Ну, вот вы и дома, мисс, – объявил Дэйвид. Фиби отродясь не считала особняк на Харбор-стрит своим домом. Это огромное шикарное строение куда более напоминало какое-то учреждение, вроде библиотеки или больницы. И скорее всего оно походило на клинику для душевнобольных. Хотя представления о том, как выглядит эта клиника, Фиби, слава Богу, не имела.
Дэйвид помог девушке выбраться из кареты. Порывы сильного ветра шуршали желтой листвой, усыпавшей мостовую.
Даже через перчатку Фиби чувствовала, что пальцы кучера холодны, как лед. Она посмотрела на него с удивлением. Несмотря на безразличное выражение лица, Дэйвид весь источал некую напряженность. Фиби, кажется, поняла, в чем дело: две недели назад, как раз перед прошлым собранием, Дэйвид обмолвился, что его жена заболела. С тех пор ее кучер изменился, он как-то заметно постарел и перестал улыбаться.
– Тебе бы лучше поспешить к своей жене, – сказала Фиби. – Ты должен непременно убедиться, что с ней все в порядке!
– Вы уверены, мисс? – Дэйвид открыл ворота. – Мой долг оставаться здесь и…
– Чепуха, прежде всего ты должен исполнить долг перед собственной семьей. Поспеши. Я буду волноваться до самого утра, если ты не поедешь. С благодарностью поклонившись госпоже, кучер распахнул перед ней огромные тяжелые ворота.
Фиби в одиночку прошла в вестибюль особняка. К ней поспешили слуги, две горничных и лакей в ливрее. Слуги приветствовали ее с безукоризненным достоинством, опустив глаза и не позволяя себе улыбок.
Слуги Филиппа Кью всегда были хорошо одеты и накормлены. Они прекрасно понимали, что далеко не всем повезло так же, как им. К своему собственному вечному стыду, хозяин дома на Харбор-стрит когда-то сам принадлежал к низшей касте. И хотя вслух об этом, конечно же, никогда не упоминалось, он как никто другой понимал извечное проклятие нищеты.
Девушка молила Бога, чтобы сегодня он оказался в состоянии понять свою дочь. Сейчас это было ей крайне необходимо.