Вечером, проходя мимо палатки рабочих, услыхал недовольный голос.
— На лепешках далеко не уедешь. Мяса нет, к черту с такой работой!..
30 июля. Выходной. День солнечный, жаркий. Остановились на островке. Спереди — Амгунь, сзади — масса ручьев. Наверно, устье какой-то реки. Лодки вытащены на берег. Воздух наполнен стуком. Ремонт. Все стараются. Никому не хочется, чтобы помимо груза в лодке была еще и вода.
31 июля. Розовое утро. Легкие облака и большой круг солнца.
Выехали в семь. День разгорался, стало жарко. Разделись, загораем. Нет ни мошкары, ни комаров. Теперь уже идем больше на бечеве, иногда бросаемся в воду и тащим лодку волоком. Чем выше поднимаемся, тем капризнее становится Амгунь.
1 августа. Едем. Вдали виднеется синеватая сопка со снежной вершиной. Ниже, словно отделяя зелень от снега, проходят дымчатые облака.
Наша лодка вырвалась вперед. И в ожидании каравана мы лакомимся малиной. Ароматная, спелая, как она вкусна!
На одной из стоянок Забулис обнаружил в мелкой бухте множество хариусов величиной с палец. Тут же соорудили рабочие бредень и вытащили на уху. Это раззадорило и нас, — крики, шум, восторги!
И снова в путь. Не следует думать, что вся Амгунь в завалах и наносах. Нет, на середине она чиста, но там такое быстрое течение, что и думать нечего грести против него. Поэтому и приходится пробираться берегом и по протокам. Большей частью едешь, не обращая внимания на берега. Не до этого. Но вдруг оторвешься от руля и замрешь, очарованный. Сколько красоты, до этого не виданной мной, обнаруживаешь здесь! Особенно красиво бывает вечерами, сочетаются удивительные краски: розовое небо, ярко-синяя у берегов вода и зелень, то нежная, как весенние листья березы, то густая, доходящая до черноты. Плеск воля, шелест деревьев, шуршание гальки. Тихо покачивается лодка. Думается, ехал бы так, ни о чем не думая, только восхищаясь красотой этих мест. Сколько дивной, не тронутой человеческой рукой, красоты! Сила, дикая, необузданная, глядит отовсюду. Иногда слабым и жалким кажешься себе, одновременно и удивляешься своей силе. Я гляжу, и постепенно гордость заполняет меня. Вот мы едем, бьемся за каждый метр. Нас мочат дожди, жарит солнце, кусает гнус. Мы мало спим, едим наспех и не бог весть что. И только во имя того, чтобы спустя какое-то время другие люди, пробираясь в эти места, не испытывали того, что выпало нам, а ехали в мягком, тихо покачивающемся вагоне и, может быть, с интересом, а может, и равнодушно глядели в окно. И у них, конечно, меньше всего мыслей об изыскателях. Пассажир говорит и думает о чем угодно, только не о них. Он еще может вспомнить строителей. Но об изыскателях никогда. А ведь они, только они были первыми, только они горели тем огнем, который знаком лишь изыскателям!
Мы вошли в тихую заводь, и надо же, две черные утки, поднявшись с воды, стремительно скрылись за кустами. Ружье грустно высовывало ствол из-под рогожи.
На одном из поворотов увидали на низком берегу в зелени домик. Настоящий бревенчатый домик, с крышей, сделанной из сосновой коры. Лубяной домик. У входа — закопченный котел. Над дверью висит барабан без кожи. Сразу же, как войдешь, видишь икону. Направо — окно, налево — шкафик. В нем пороховница и стамеска. Чуть ли не половину домика занимают жердяные нары. В другой половине печь. Видно, в домике давно никто не был: с потолка свисало большое осиное гнездо.
Мы постояли, посмотрели и ушли.
Некоторые лодки становятся негодными. Бросаем их и перегружаем продукты на другие. И от этого еще больше у них осадка. Того и гляди черпнут бортом. Но что поделать, пища нужна.
Подъехали к стойбищу эвенков. В густой ивовой рощице приютились четыре хижины. Одна из них берестяная, другие из сосновой коры. Пол в них устлан берестой. Обстановка бедная, предметы обихода самые необходимые. По берегу растянута на колышках сеть. Рядом с ней — нарезанная для вяления пластами кета. Пласты похожи на ярко-красные языки, и от этого создается впечатление, будто кусты дразнятся. Тут же подвешены связки кетовой икры. Где-то за последней хижиной запел петух, кроме него в стойбище есть куры. Одна сидит на яйцах. На берег вышли все жители стойбища. Поражает обилие детей, их человек двадцать. У большинства рахит, два мальчика и девочка — горбатые. Вышли и женщины. У одной из них корзинка с заплетенным верхом — в ней ребенок. Другая сидит на пороге хижины, во рту у нее трубка, третья смотрит на нас в окно. Мужчины, важно посасывая свои трубки, дают советы, как лучше продвигаться дальше. На них нет национальных костюмов, только обуты они в унты. Простые русские рубахи, штаны и даже кепки. Предлагают они нам рыбу, но не за деньги, а в обмен на продукты. А у нас и самих-то продуктов в обрез, и обмен не состоится.