Вышел на какую-то тропу. И по бокам и впереди березовый лес. Роща. Все дерева́ в белом, как в ночных рубахах. Некоторые березы согнуты наподобие арок, достают верхушками землю. Их согнул своей тяжестью зимний снег, — и не разогнулись. На одной из таких арок сидел рябчик. Но пока я снимал ружье, он слетел на землю и, как я ни старался оттуда его выгнать, не поднялся. Зато вскоре выпорхнул целый выводок. Я выстрелил. Все скрылись в зарослях, а один перелетел на дерево. И, к моему удивлению, стал пыжиться, вздрагивать, хорохориться и неожиданно свалился на землю.
Тропа привела к охотничьим складам — бревенчатые срубы, поставленные на высокие сваи. Тут она прекратила свое существование. Но она уже не была нужна. Неподалеку был наш лагерь.
Убитые рябчики привели Леманова в восторг.
— Вы говорили — мяса нет, — сказал он Мозгалевскому, — а вот на ужин рябчики!
За ужином только и разговоров было о том, как хорошо пойти в лес и подстрелить на жаркое.
— Это как Иисус Христос накормил пять тысяч человек пятью хлебами. Что он накормил — верно, но чтобы они были сыты, не верю, так и тут, — ехидничает Неокесарийский.
Хотя и маловато было рябчиков, всё же все были довольны, и Мозгалевский даже разрешил мне идти на трассу первым, чтобы «подстрелить еще рябчишек», как он выразился.
К ночи пошел опять дождь и с ним холод.
Допоздна Н. А. (Мозгалевский) сидел с Лемановым, распределяя рабочих путейцам и геологам. Мне достались три молодых парня и «старенький» мой знакомый — Перваков.
27 августа. Ночь спал плохо. Одеяло сползало, и холод пробирал до костей. Еле дождался утра.
Первой задачей было отправить вниз три лодки с Сосниным. Ни одного из парней послать нельзя. Откажутся. Расчетом не пригрозишь, а отправить нужно. Николай Александрович решил освободиться от лентяев. Их набралось девять человек. Уже в пути они себя «хорошо» проявили. Это Бацилла, Иванов, Сережка, Юрок, Певец и другие, им подобные. Когда им объявили об отправке, они в один голос заявили: «Не вернемся!» Нам только этого и нужно было. Но Н. А. стал убеждать их: «Нам нужны продукты». — «Подохнем в тайге с голоду, а не поедем! А если поедем, так не вернемся!» — орали Бацилла и Юрок.
— Я больной, — заявил Иванов, длинный рябой парень.
— Вот и отлично, нам больные не нужны, поедешь лечиться, — ответил Н. А.
В последние минуты перед отъездом они совсем распустились.
— Пропади пропадом вся ваша экспедиция, сгори она! — И вслед за этим жуткая брань.
«А эвон, эвон, а догоните, а эвон, эвон, а побежал!» — запел диким голосом Иванов, и вслед за этим опять отборнейшая ругань.
Соснин махнул рукой, и лодки отчалили. Их быстро понесло по течению.
— Всем бродягам закажу не ездить к вам! — в последний раз крикнул Бацилла.
Вскоре лодки скрылись, а спустя полчаса мы отправились на работу. Я был проводником, вел напрямую к сопке, на тропу. Вышел и пошагал по ней. И тут меня остановили крики.
— Что вы, «Красная стрела»? Нужно идти медленно, вести партию.
Рядом с тропой проходил магистральный ход. Мне работы пока не было. Мозгалевский с Лемановым проверяли план, вешили линию, отбивали углы. Мошка донимала, лезла куда угодно. Накомарника у меня не было (утонул), поэтому руки все время были в работе.
Просека за три года заросла, и то тут, то дальше с шумом падали срубленные деревья. План оказался неточным, время шло уже к пяти вечера, и Н. А. Мозгалевский решил на сегодня работу закончить и вернуться домой.
Я не пошел тропой, а, взяв с собой довольно разбитного парнишку Васятку Новикова, направился к Темге. Прошли мы с ним много, но ничего не выгнали. Подходили уже к Амгуни, к тому месту, куда наши лодки выходили из протоки в нее. Чаща была жуткая. Бурелом, видимо, старался не один раз. На деревьях лежали деревья, скрытые высокой травой. Редко-редко можно было увидеть сквозь верхушки высоких деревьев кусочки голубого неба. Мы уже подходили к берегу, как вдруг услышали дикий вопль, зовущий на помощь. Я отозвался. Вопль не прекращался, нарастал все сильней и сильней. «Сюда! Сюда!» Я побежал напрямик. Пробираться было очень трудно, я несколько раз падал. Вскакивал, бежал дальше и через некоторое время увидал человека, сидящего на стволе дерева и орущего что есть силы. Это был Иванов — кухаркин муж.