Они с упоением целовались под фонарем, свет от которого огромным желтым блином растекся на дорожке парка. В призрачном сумраке питерского полуночья плясали едва различимые дождинки, расчерчивая пространство в косую линейку. Осень не хотела сдаваться, хотя календарного времени ей было отпущено всего ничего — впереди был последний день ноября.
— Кать, пойдем домой? — Васильев с трудом оторвался от Катерины. — Слышишь, концерт закончился?..
Тишину ночного зоопарка нарушили едва уловимые далекие звуки. Они отличались от тех, не человеческих, которые пару часов слушали Катя и Леха Васильев: где-то пищала дверная пружина, шлепали по снежной сырой мешанине шаги, раздавались приглушенные голоса. Еще тише была слышна музыка — нежный гитарный перебор.
— Здесь всегда так ночью? — спросила Катерина.
— Нет, не всегда. — Леха стряхнул с меховой опушки ее капюшона мелкие дождевые бусины и, взяв Катерину за руку, повел ее к выходу. — Но часто. У них директор такой, продвинутый. Решил — зачем пропадать концертному залу? А зальчик маленький, но уютный. И задумали проводить тут такие концерты, которые зверикам мешать не будут — приглашают исполнителей, в основном с гитарой.
— Ты тут часто бываешь? — Катерина снизу заглянула ему в глаза.
— Часто не получается. — Васильев шмыгнул носом. — Я мало дома бываю. Сейчас я тебе кое-что скажу, только ты пообещай не расстраиваться, ладно?
Катя с опаской посмотрела на него.
— Ну, говори… Обещаю.
— Я сейчас отвезу тебя домой. — Леха сделал короткую паузу. — Мы с тобой попьем чаю. И у нас будет еще три-четыре часа на разговоры. Или еще на что-нибудь…
— А потом? — Катька уже знала ответ, но спрашивала.
— А потом я уеду. — Выдохнул он. — А ты будешь меня ждать, и через неделю я снова приеду. Идет?
«Идет? Откуда я знаю, идет или не идет…
Я знаю только, что изменить я ничего не могу. Но мне теперь есть что вспоминать, есть, что рассказать девчонкам. Это уже не ночной гость, как было тогда».
— О чем задумалась? — Леха притянул к себе Катерину и выдохнул ей в ухо:
— Привыкай. Такая работа.
Дома они обнаружили, что обувь у того и другого промокла по самые уши. Катерина засуетилась, доставая с антресолей сушилку — древнее рогатое приспособление на электрическом шнуре. Элементы допотопного сушильного аппарата болтались в Лехиных огромных ботинках, их пришлось закреплять скомканными газетами.
Они возились с ботинками в прихожей, постоянно сталкиваясь руками и головами. В какой-то момент он поймал ее руки и зарылся в них лицом.
— Катька, если б ты знала, как мне хорошо с тобой!
Она потерлась щекой о его волосы, понюхала их. Она вела себя как первобытное существо, непонятным образом оказавшееся в наше время в городских джунглях. Зрением она улавливала, как бьется тихонько синенькая жилка у него на виске, слух фиксировал звуки его голоса, причем она слышала не только слова, слышала, как проглатываются буквы в окончаниях фраз, а запахи, ставшие такими родными, будоражили ее как волчицу-мать, которая обнюхивает вернувшегося с прогулки волчонка-ребенка.
— Все, все… — оборвала Катерина, чтобы не сойти с катушек от такого общения, — идем пить чай.
Чай, что называется, «не пошел». Его подогревали раза четыре и столько же раз наливали. Но чаю не хотелось. Они сидели в комнате, освещенной одинокой лампой крошечного ночника, и смотрели друг на друга. Диалог глаз, блестящих в полутьме. Диалог рук… И никаких слов. Это был момент удивительной близости, которая была им дороже той, что произошла накануне.
Время истаяло в молчании. Васильев перевел взгляд на светящийся циферблат своих часов, вздохнул и коротко сказал:
— Пора…
Он не разрешил Катерине спуститься с ним во двор: долгие проводы — лишние слезы. Сильно обнял ее у двери, сильно и коротко поцеловал и шагнул к лифту.
Она не произнесла ни слова, хотя ей так много хотелось сказать ему, чтобы он берег себя, чтобы скорее возвращался, чтобы позвонил, если будет время. Она видела, что он уже не с ней, и не хотела попусту сотрясать воздух.
Лифт подошел, раскрылись створки железной кабины. Яркий свет, пролившийся оттуда, на мгновение осветил Леху Васильева. Он помахал ей, шагнул вперед. Створки сомкнулись. Лестничная площадка погрузилась в темноту. В этот момент вся накопившаяся нежность выплеснулась из Катерины слезами. Они ручейками катились по щекам, стекая за ворот свитера.