— До чего же хорошо! — Сёдзо вдруг вспомнил созданную женщиной-манекеном витринную композицию и фигуру мальчика, приготовившегося выпрыгнуть из окна и воспарить к ночному небу. — Эх, если б можно было остаться здесь жить… У меня тут много друзей.
Сидя рядом с мальчиком, Сёдзо мало-помалу проникался его настроением. Каменная стена выглядела вполне надёжно, да и удушливый запах леса уже не казался ему таким интенсивным. Густая воздушная масса окутывала не только деревья, но растекалась вокруг, проницая темноту и наполняя всё своим спокойным дыханием.
Сёдзо понимал, что этот остров находится где-то посередине между Токио и искусственным побережьем залива, но у него было такое ощущение, словно они оказались в каком-то глубоком подземелье, на дне воронки, закрученной невидимыми силами, циркулирующими между городом и его рукотворным продолжением. Токио производит мусор, искусственная земля даёт ему возможность истлеть, а здесь действуют стихийные силы природы, порождающие это древесное и травяное изобилие.
— Скоро Токио станет нежилым местом, — произнёс мальчик будничным тоном, словно рассуждая о погоде.
— Почему?
— Не знаю. Он опустеет.
— То есть будет разрушен? Скажем, в результате землетрясения или войны?
— Нет, не так. Высотных зданий станет ещё больше, чем сейчас, — великолепных, сверкающих. Но вокруг никого нет. Не видно никакого движения. Знаете, продают такие сувениры — стеклянные шары, а в них миниатюрная панорама морского дня или какого-то знаменитого места… Так вот, это выглядит примерно так же.
— И когда это произойдёт?
— Понятия не имею. Я только вижу картину.
— Видишь картину?
— Ну да.
— Ему постоянно мерещатся то какие-то картины, то звуки. Не обращайте внимания. Давайте-ка лучше поедим. — С этими словами девушка достала из сумки консервы и прочую снедь в целлофановых упаковках. Воспользовавшись бумажными тарелками, они наскоро перекусили. После ужина мальчик вышел из грота и, запрокинув голову, принялся махать рукой.
Лес снаружи был редким, и сквозь кроны деревьев проглядывало небо. Встав рядом с мальчиком, Сёдзо тоже посмотрел вверх, но ничего не увидел.
— Кому ты машешь? — спросил он. — Там же никого нет.
В этот миг над головами у них, точно ветер, пронеслись какие-то маленькие чёрные тени и взметнулись ввысь.
— Это летучие мыши, — объяснил мальчик. — Они почуяли, что я здесь.
Самих мышей Сёдзо не разглядел, но, судя по тому, что сияющие в ночном небе звёзды то вдруг исчезали из виду, то снова загорались, в воздухе действительно что-то порхало. Мальчик энергично размахивал обеими руками.
— Какой только живности здесь нет, — молвил Сёдзо.
— Да. И птицы, и полевые мыши, и ящерицы, и букашки. Те, кто не умеет летать, добираются сюда вплавь. Вы только вслушайтесь. В лесу всё колобродит. Там много всякой ночной живности. — Повернувшись в сторону леса, мальчик слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. — А мельчайших существ, которых мы не замечаем, и того больше! Это только кажется, что у нас под ногами земля, а на самом деле она сплошь усеяна бактериями и плесневыми грибами. В одной щепотке этой земли содержится сто миллионов разных микроорганизмов.
— Неужели ты и это видишь?
— Да, но нечётко.
Слова мальчика прозвучали для Сёдзо откровением.
— Меня поразило, в каком изобилии здесь растут деревья… — проговорил он.
— Деревья что — это только часть лесного мира.
Сёдзо попытался по примеру мальчика привести себя в состояние внутреннего покоя, но сумятица в мыслях мешала ему сосредоточиться. И всё же в какие-то мгновения сознание его прояснялось, и тогда он вдруг начинал слышать вокруг себя таинственные шорохи, вздохи, шебуршение, хлюпанье, и темнота казалась ему живой.
— Да и то сказать, наше тело состоит из десятков тысяч клеток, и каждая из них — живое существо.
— Не тысяч, а миллиардов, — тотчас поправил его мальчик.
Сёдзо ощущал движение жизни не только снаружи, но и внутри себя, причём не в фигуральном, а в буквальном смысле — каждой клеточкой своей плоти, каждой каплей крови. Оболочка, отделяющая его от остального мира, удивительным образом утратила свою непроницаемость, истончилась, размякла. «Этак я совсем исчезну…» — в смятении подумал он. И в то же время это новое, неизведанное ощущение физической сопричастности окружающему миру сладкой истомой наполняло его сердце.
Погасив фонарь, они втроём сидели на сухой траве в гроте и разговаривали. Время от времени в беседе возникали паузы, но это никого не смущало.