Девушка лежала с закрытыми глазами, бессильно распластавшись на земле, но дыхание у неё было ровным, и пульс прощупывался. Сёдзо потрогал ладонью её лоб — он был горячим, но не настолько, чтобы заподозрить сильный жар.
Сёдзо с мальчиком сели друг против друга в головах у девушки, не сводя глаз с её лица.
— И часто с ней такое случается? — шёпотом спросил Сёдзо. — Я имею в виду внезапную потерю сознания.
Мальчик отрицательно покачал головой.
После падения с мотоцикла в тринадцатой зоне она тоже какое-то время неподвижно лежала на земле, и всё же, несмотря на темноту, Сёдзо чувствовал, что в её теле пульсирует жизнь. Позднее она сказала, что всего лишь симулировала обморок. Сёдзо не мог разглядеть её лицо под шлемом, но если даже она тогда и потеряла сознание, то, скорее всего, ненадолго.
Сейчас картина была совершенно иной. Да и состояние, в котором находилась девушка, трудно было назвать обмороком в привычном понимании этого слова. Сёдзо даже казалось, что в данном случае речь идёт не столько о потере сознания, сколько, наоборот, о предельной, выходящей за обычные рамки его остроте. Когда волчок вращается на предельной скорости, узор на нём как бы смазывается, становится неразличимым. Нечто подобное произошло и с её сознанием — не замутнение, а разогрев до критической точки…
По ту сторону насыпи находилось море, но ни плеска волн, ни шума проплывающих мимо кораблей не было слышно. Время от времени с деревьев наверху доносились пронзительные крики цапель, а потом вновь воцарялась тишина, ещё более глубокая и концентрированная. Если что-то и нарушало её, то лишь чуть внятное жужжание вьющейся над землёй мошкары. Послеполуденное солнце светило в полную силу, и душный, пряный запах растений растекался в густом, знойном воздухе.
Стоило поднять голову, как на глаза сразу же попадались висящие повсюду тела мёртвых цапель. Кое-где в кронах деревьев виднелись и их гнёзда — некоторые были пусты, в других лежали яйца. Голубовато-зелёные и гладкие, как изысканный фарфор, они пленяли своей красотой и в то же время заставляли сердце замирать от жути.
Хотя всё вокруг, за исключением лежавшей под деревом девушки и густых зарослей кустарника, было залито ярким солнечным светом, в атмосфере чувствовалось что-то зловещее.
Сёдзо легонько похлопал девушку по щекам. Никакой реакции не последовало.
— Думаю, с ней будет всё в порядке. Пусть ещё немного полежит… Непохоже, чтобы она сильно ушиблась, — сказал он. Ничего другого не пришло ему в голову.
Внезапно веки девушки дрогнули, и она зашевелила губами. Сёдзо с мальчиком склонились над её лицом.
— Тяжело, тяжело… — простонала она, — умирать в подвешенном состоянии. — Судя по всему, она говорила не о себе. — А яйца по-прежнему ждут…
Голос её звучал по-стариковски хрипло и тоскливо.
Потом, без всякого перехода, она воскликнула своим обычным высоким голосом:
— Ну же, давай! Жми на полную! Давай, гони! Ну же!..
Глаза девушки оставались закрытыми, но мускулы лица напряглись, и она со скрежетом стиснула зубы.
Однако в следующее мгновение кровь медленно отхлынула у неё от лица, веки и губы застыли в неподвижности, дыхание стало почти неслышным. Черты её заострились и приобрели незнакомое выражение. Она чуть приоткрыла веки и закатила глаза.
Сёдзо немедленно обхватил пальцами её запястье — пульс явно прослушивался, но лицо утратило всякое выражение и сделалось похожим на маску с пустыми глазницами. Или, точнее, на лицо манекена.
«Где-то я уже видел это лицо», — подумал Сёдзо, но в этот миг маска ожила, дыхание девушки стало более глубоким, брови наморщились, и к ней вернулось прежнее страдальческое выражение.
Сёдзо изо всех сил старался не обнаружить перед мальчиком своего смятения, но у него предательски затряслись колени. Неужели человек настолько сложен, что может вот так совмещать в себе несколько разных обличий, голосов, темпераментов, сознаний?! Несколько разных сил, попеременно вторгаясь в тело и сознание этой девушки, манипулируют ею по собственной воле. С самого начала Сёдзо уловил в ней какую-то странную, тревожащую неопределённость. При свете дня она менялась до неузнаваемости, очертания её фигуры становились зыбкими, а на лице появлялось безжизненное выражение. В темноте же она как будто оживала, в ней закипала какая-то невероятная, просто-таки дьявольская энергия.