Взгляд Эриксона сверкнул.
— Тогда какого дьявола я его чувствую?
— Вы чувствуете его потому, — сказал Рендер, — что вам очень хотелось бы стать жертвой.
Эриксон улыбнулся; самообладание возвращалось к нему.
— Уверяю вас, доктор, я никогда не думал о самоубийстве и не имею ни малейшего желания перебираться на тот свет.
Он вынул сигарету и прикурил.
Рука его дрожала.
— Когда вы пришли ко мне этим летом, — сказал Рендер, — вы уверяли, что боитесь, будто на вашу жизнь покушаются. Что же касается причин, по которым вас будто бы хотят убить, вы предпочитали отделываться туманными фразами…
— Но мое положение! Попробуйте столько лет пробыть Представителем и не нажить себе врагов!
— И все-таки, — возразил Рендер, — похоже, вам это удалось. Когда вы разрешили мне побеседовать с вашими детективами, они сказали, что не могут раскопать ничего, что реально подтверждало бы ваши страхи. Ни-че-го.
— Значит, не там копали или не глубоко. Погодите, что-нибудь найдется.
— Боюсь, что нет.
— Почему?
— Повторяю, ваши чувства объективно не обоснованы. Давайте начистоту. Есть ли у вас информация, которая каким-либо образом указывала бы, что кто-то ненавидит вас настолько, что готов убить?
— Я получаю много писем с угрозами…
— Как и остальные Представители. К тому же все письма, полученные вами за последний год, были проверены и оказались ложной тревогой. Можете ли вы привести мне хотя бы одно очевидное свидетельство, подтверждающее ваши опасения?
Эриксон задумчиво поглядел на кончик своей сигары.
— Я пришел к вам за советом, как к коллеге, — сказал он, — пришел, чтобы вы покопались у меня в мозгах и выяснили, в чем дело, чтобы моим детективам было над чем поработать. Это может быть кто-то, кого я нечаянно оскорбил или кому пришлись не по вкусу мои законы…
— Однако я ничего не нашел, — сказал Рендер, — совсем ничего, кроме истинной причины вашего беспокойства. Конечно, теперь вы боитесь услышать правду и стараетесь сбить меня, чтобы, не дай Бог, я не назвал диагноз.
— Я ничего не боюсь!
— Тогда послушайте. Потом можете думать и говорить все что угодно, но вы крутились здесь несколько месяцев, не желая признавать того, что я наглядно доказывал вам тысячью разных способов. Теперь я объясню вам все без обиняков, а там уж делайте, что хотите.
— Прекрасно!
— Во-первых, — сказал Рендер, — вам очень хочется иметь врага или врагов…
— Чушь!
— …потому что, если у человека нет врагов, то у него нет и друзей…
— Но у меня масса друзей!
— …потому что никто не хочет быть пустым местом, все хотят, чтобы к ним испытывали по-настоящему сильные чувства. Любовь и ненависть — крайние формы человеческих отношений. Если одна из них вам недоступна, вы стремитесь к другой. И вам так сильно хотелось достичь одного из этих двух полюсов, что вы убедили себя, будто вам это удалось. Но все имеет цену, и в данном случае расплачивается психика. Если человек в ответ на свои истинные эмоциональные потребности получает фальшивку, суррогат, он никогда не испытает настоящего удовлетворения, наоборот, его ждет беспокойство, тревога, потому что в подобных ситуациях психика должна представлять открытую систему. Вы не пытались искать ответа на свои чувства за рамками своего «я». Вы замкнулись, отъединились. Вы компенсировали нехватку реальных эмоций за счет собственной психики. И вы очень, очень нуждаетесь в полноценном общении с другими людьми.
— Бред собачий!
— Можете не соглашаться, — сказал Рендер. — Но я бы на вашем месте согласился.
— Полгода я платил вам за то, чтобы вы помогли мне выяснить, кто хочет меня убить. А теперь вы тут сидите и пытаетесь мне внушить, что я все это затеял только затем, чтобы удовлетворить свою потребность в ненависти.
— В ненависти или в любви Именно.
— Это абсурд! Я вижусь со столькими людьми, что мне приходится носить магнитофон в кармане и камеру на лацкане, чтобы запомнить всех, с кем я встречаюсь…
— Я имел в виду вовсе не количество людей, с которыми вы встречаетесь. Скажите мне, действительно ли так важны для вас последние эпизоды сна?
Эриксон ответил не сразу, и в тишине стало слышно тиканье больших настенных часов.
— Да, — признал он наконец, — действительно. Не думайте, я все равно считаю, что все ваши рассуждения — абсурд. И все же, если предположить, — так, из любопытства, — что всё, что вы говорили, верно. Что мне тогда делать, чтобы из этого выпутаться?