Но пес, похоже, не собирался уступать.
— Зачем?
Рендер вздохнул. Спорить с собакой — подобная нелепость могла прийти в голову разве что с похмелья.
— Зиг, — сказал он, — я собираюсь помочь ей узнать, как выглядит наш мир. Конечно, ты замечательно делаешь, водя ее среди всех этих невидимых для нее вещей, но ей нужно узнать, как они выглядят, и я собираюсь помочь ей.
— Тогда она — я — не нужен.
— Конечно, ты будешь ей нужен, — Рендер с трудом сдерживал смех. Патетика момента так тесно переплелась с абсурдом, что это было и вправду презабавно.
— Я не могу вернуть ей зрение, — объяснил он. — Я просто хочу внушить ей кое-какие зрительные абстракции, ну, как бы одолжить ей на время свои глаза. Ясно?
— Нет, — ответил пес. — Лучше мои.
Рендер выключил музыку.
«История отношений между собакой-мутантом и ее хозяйкой, — решил он про себя, — заслуживает по меньшей мере шести томов по-немецки».
— Поди туда и ляг, — он указал на дальний угол. — Эйлин же сказала тебе. Это продлится недолго, и, когда кончится, вы уйдете, как и пришли. И ты поведешь ее. О’кей?
Зигмунд ничего не ответил и молча, опустив хвост, побрел в угол.
Рендер устроился в кресле и опустил колпак — теперь его место тоже напоминало «чрево». Он был один против девяноста белых кнопок и двух красных. Мир кончался в темноте за пультом. Рендер развязал галстук, расстегнул воротник рубашки.
Достав шлем, он проверил контакты. Потом надел шлем и опустил темное прозрачное забрало так, что оно сомкнулось с нижней половиной, закрывающей подбородок. Вложив правую руку в подвес, он одним движением отключил сознание пациентки.
Ваятель нажимает белые кнопки бессознательно. Он лишь отдает мысленные приказы. Потом датчик мышечных рефлексов передает напряжение чувствительному подвесу, тот перемещается в нужное положение и отдает приказ пальцу нажать необходимую кнопку. Когда кнопка нажата, подвес двигается дальше.
Рендер ощутил покалывание у основания черепа; запахло свежескошенной травой.
Мгновенье — и он уже шел, восходя, по широкой сумрачной аллее между двух миров…
После показавшегося долгим отрезка времени Рендер почувствовал под ногами непривычную, чужую землю. Он ничего не видел; и только какое-то смутное ощущение чьего-то присутствия подсказывало: он на месте. То была самая непроглядная, самая темная из всех ночей, в которых ему пришлось побывать.
Он приказал тьме рассеяться. Никакого эффекта.
Часть его сознания пробудилась — та часть, которую он не чувствовал спящей; он спросил у памяти, в чей мир он попал.
Он вслушивался в неведомое присутствие. Страх и настороженное ожидание.
Он приказал явиться цвету. Сначала — красный.
Он ощутил ответное движение. Потом откликнулось эхо.
Все окрасилось в красный цвет; он словно оказался в самой сердцевине огромного рубина.
Оранжевый. Желтый…
Он был мушкой в куске янтаря.
Потом — зеленый, жаркие морские испарения. Синий принес вечернюю прохладу.
Он напряг мозг, стараясь вызвать все цвета сразу. И они явились — огромным переливающимся плюмажем.
Он разделил их, придавая каждому форму.
Слепящая, сияющая радуга выгнулась на черном небосводе.
Он вновь напрягся, призывая коричневое и серое. Они проступили снизу — мелькающими, мерцающими пятнами.
Он ощутил далекий трепет. Однако в нем не было ничего истеричного, и Рендер продолжал Ваять.
Он установил черту горизонта, впитавшего черный цвет. Небо слабо поголубело, и он рискнул выпустить стаю темных туч. Работая над перспективой, он почувствовал, как что-то сопротивляется его усилиям, и добавил к общей картине слабый шум прибоя. Представление о перспективе начало медленно смещаться там, на другом конце, как только он начал разгонять тучи. Чтобы компенсировать приступ акрофобии, он быстро набросал высокий лес.
Паника улеглась.
Рендер сконцентрировался на больших деревьях — дубах и соснах, тополях и платанах. Он разметал их стволы вокруг, вонзая их в землю, как копья, осыпая ворохом зеленых, коричневых и желтых лоскутков, раскатил толстый ковер травы в утренней росе, разбросал на неравном расстоянии серые валуны и зеленоватый валежник и переплел ветви в высоте над головой, укрыв равномерной тенью всю лощину.
Эффект был ошеломляющий. Казалось, весь мир содрогнулся в радостных рыданьях и смолк.
Но сквозь застывшую тишину он чувствовал ее присутствие. Он решил, что лучше всего будет как можно скорее заложить основание, закрепиться на клочке ясной, осязаемой реальности, подготовить почву для маневра. Потом он мог вернуться вспять по собственным следам, устранить последствия травмы во время следующих сеансов; но это был необходимый для начала минимум.