— Я имею в виду, что могу сконструировать в сознании психически вполне здорового человека любой сон, даже такой, какой вы не в состоянии представить, на любую тему, — начиная от секса и насилия и кончая садизмом и другими извращениями, — сон со сложным и законченным сюжетом или сон, граничащий с безумием, сон, в котором будут исполняться любые желания и разыгрываться любые роли. Я даже могу подобрать, по вашему желанию, соответствующий видеоряд или живописный стиль — от импрессионизма до сюрреализма. Скажем, сон с насилием в кубистическом варианте. Неплохо? Отлично! Если захотите, вы даже можете стать конем из «Герники». Нет проблем. А потом я могу записать все происходящее и прокручивать вам же или кому-нибудь другому сколько угодно раз.
— О Боже!
— Вот именно. Я мог бы сделать вас и Богом, если вы того пожелаете, и дать вам возможность пережить все семь дней творения. Я контролирую чувство времени — ваши внутренние часы, — и поэтому могу превратить объективно протекшие минуты в часы субъективного переживания.
— И рано или поздно это сбудется, не правда ли?
— Да.
— Каковы же окажутся результаты?
— Этого никто не знает.
— Босс, — робко вмешалась Бенни, — а вы не можете воскресить воспоминания? Отыскать что-то в прошлом и заставить человека пережить в воображении все сначала — так, как оно было когда-то, все сначала?
Рендер прикусил губу и как-то странно взглянул на Бенни.
— Да, — сказал он наконец, — но думаю, это было бы нехорошо. Это подталкивало бы людей жить в прошлом, в уже не существующем времени. Это нанесло бы ущерб психике. Это способствовало бы регрессу, движению вспять и давало бы возможность неврастеникам укрываться в собственном прошлом.
Сюита из «Щелкунчика» закончилась, и по комнате поплыли звуки «Лебединого озера».
— И все же, — сказала Бенни, — я бы так хотела еще раз побыть лебедем…
Она тяжело поднялась и сделала несколько неуклюжих па — тучный, подвыпивший лебедь в краснокоричневом оперении.
Вся вспыхнув, она поспешила снова сесть. Потом не выдержала и рассмеялась так заразительно, что все рассмеялись вместе с ней.
— А где бы вы хотели оказаться? — обратился Минтон к Хейделлу.
Маленький доктор улыбнулся.
— На одном пикнике, в летние каникулы, когда я учился на третьем курсе, — сказал он. — Да, я бы уж точно за неделю протер эту запись до дыр. Ну, а ты, сынок? — обратился он к Питеру.
— Я еще слишком молод, и хороших воспоминаний у меня немного, — отозвался Питер. — Ну, а вы, Джилл?
— Не знаю… Наверное, мне хотелось бы снова стать маленькой, и чтобы папа, мой любимый папа, читал мне зимой по воскресеньям книжки вслух.
Она быстро взглянула на Рендера.
— А ты, Чарли? Если бы ты хоть на минутку позабыл про работу, что бы с тобой было в эту минутку?
— То же, что и сейчас, — ответил он с улыбкой. — Я счастлив быть здесь, в настоящем, я принадлежу ему.
— Правда? Скажи, что это правда.
— Да, — сказал он, взяв новый бокал пунша.
Потом рассмеялся:
— Ну конечно, правда.
Сзади, за его креслом, послышался тихий храп. Бенни вздремнула.
Музыка звучала не умолкая, и Джилл переводила взгляд с отца на сына и обратно. Рендер заменил Питеру гипсовую повязку. Мальчик зевал и тер глаза. Она внимательно вгляделась в него. Каким он будет через десять лет? А через пятнадцать? Надломленным, истощенным вундеркиндом? Или повелителем еще не открытых сил природы?
Она внимательно изучала Питера, наблюдавшего за отцом.
— …но это не может быть полноценным видом искусства, — говорил Минтон, — и я не представляю, каким образом цензура…
Она перевела взгляд на Рендера.
— …человек не имеет права быть безумным, — говорил он, — так же, как не имеет права сам уходить из жизни…
Она коснулась его руки, и он подпрыгнул в кресле, словно очнувшись, и отдернул руку.
— Я устала, — сказала Джилл. — Ты не мог бы отвезти меня домой?
— Сейчас, — кивнул Рендер, — только пусть Бенни еще немножко подремлет.
И он вновь повернулся к Минтону.
Питер с улыбкой посмотрел на нее.
Неожиданно она и в самом деле почувствовала себя очень уставшей.
А ведь она всегда любила Рождество.
Сидя напротив нее в кресле, Бенни продолжала тихонько посапывать, и слабая улыбка изредка пробегала по ее лицу.
Где-то там, далеко, она танцевала.
Где-то там, далеко, человек по имени Пьер пронзительно кричал, может быть, потому, что уже не был Пьером.
Кто я? Я — Жизнелюб, как пишут в «Тайм», который вы получаете каждую неделю. Подсаживайся-ка, Чарли, заморим червячка. Нет, не твоего! Моего червячка. Видишь? Вон там. Нужное слово всегда приходит слишком поздно. Ладно, от добра добра не ищут, словом, ты понимаешь… Попроси парня принести кувшин с водой и тазик, о’кей? «Конец номера» — так они это назвали. Говорят, человек может выступать с одним и тем же номером несколько лет, двигаясь внутри большой и сложной социологической структуры, известной под названием «социоцепи», подыскивая себе свеженькую аудиторию. Смертельно люблю жизнь! Мировая сеть телекоммуникаций спихнула эту колымагу вниз бесчисленное количество выборов назад. Сейчас она, наверное, громыхает по скалам Лимба