Я вдруг разозлился.
— Эй! — закричал я и сам вздрогнул от непривычно громкого звука. — Что вы там делаете?
Тот, наверху, вздохнул, подобрал ногу и ответил серьезным детским голосом:
— Я вас спасаю.
Я уставился вверх. Голос принадлежал девчонке лет двенадцати-четырнадцати.
Я ничего не имел против того, чтобы меня спасали, и притом попроворнее.
— Тогда почему бы тебе не кинуть мне веревку?
Сверху опять послышался легкий вздох. Было похоже, что меня учили вежливости.
— Вы меня об этом еще не попросили.
— Ну, так я прошу.
— А что мне за это будет?
Я оценил создавшееся положение.
— Я древний могучий джинн, — сказал я загробным голосом. — Я сижу здесь три тысячи лет. В первую тысячу я надумал сделать самым красивым человеком на земле того, кто меня освободит. Но никто не пришел. Во вторую тысячу лет я мечтал подарить моему освободителю самую долгую жизнь, какую он пожелает. И опять никто не пришел. На исходе третьей тысячи лет я решил, что тот, кто спасет меня, займет мое место на веки веков. Кидай веревку, и в знак благодарности я спихну тебя в эту канаву.
— Идет, — сказал голос довольно равнодушно, и мне на голову шлепнулся конец толстой веревки.
Я подергал ее — довольно крепко. Вылез.
Она стояла на камне, и мы очутились нос к носу. Единственное, что я смог разглядеть в темноте, были глаза, и без того огромные, да еще обведенные черной краской, так что казалось, что на лице, кроме глаз, вообще ничего нет. Я не ошибся в возрасте — ей было лет четырнадцать, не больше.
— Ну? — сказала она.
Я пожал плечами, без особого энтузиазма сгреб ее в охапку и потащил к расщелине.
Вероятно, я сделал ей больно, когда стиснул ее в своих лапах, потому что страшно замерз и движения мои были резки и неловки. Но она ничего не сказала мне, а только замерла и закрыла глаза. То, что сначала показалось мне краской, было неправдоподобными, как у Элефантуса, ресницами.
Я почувствовал, что делаю что-то не то, и опустил ее на камень. Сам присел на корточки перед ней:
— Испугалась?
Она резко вскинула подбородок:
— На языках древнего востока «джинн» означает не только «волшебник», но и…
— Дурак, — закончил я.
— Холодно? — спросила она.
— Холодно, — я не видел смысла притворяться.
— Летим в Хижину. У меня с собой ничего нет.
— Спасатель! — сказал я.
Она не потрудилась ответить.
— А что такое Хижина?
— Наша база. — Она пошла к мобилю, висящему в полуметре над камнями.
«Любопытно, что это еще за детский сад в горах?», — подумал я. И тут вспомнил, что меня ждут, что ни в какую Хижину я лететь не могу и приключения этой ночи должны окончиться.
— Послушай, — сказал я, подходя и облокачиваясь о крутой бок мобиля. — А ведь мне нужно домой.
— Мама волнуется?
— Нет, — сказал я, — не мама. Жена. — И сам удивился своим словам.
Я назвал Сану женой. Впервые назвал женой. Раньше я называл ее — Моя Сана. Но почему-то перед этой девчонкой я назвал ее — жена. Лучше бы я ничего не говорил.
Я посмотрел на свою спасительницу. Глаза стали еще больше и уголки их испуганно приподнялись. Она быстро проскользнула внутрь мобиля.
— Вот, — она протянула мне синеватую коробочку фона. — Свяжитесь с Егерхауэном.
Я машинально взял коробку. Егерхауэн… Сейчас я прилечу туда и обо мне начнут заботиться. Сана встанет, если только она вообще ложилась в эту ночь, подымет Элефантуса и всю компанию его роботов, включая Патери Пата, и они начнут измываться надо мной, оберегая меня от всех болезней, которые я мог подхватить, гуляя ночью по горам.
— Кто это? Кто это? — голос, молодой, звенящий тревогой, голос Моей Саны наполнил маленький мобиль. — Включите экран! Кто передает?
— Это я, — разумеется, я постарался, чтобы мой голос звучал как можно веселее и спокойнее. — Я немного заблудился, но меня спасли раньше, чем я успел испугаться или замерзнуть.
— Ты уже в Хижине?
— Да, — сказал я, — не волнуйся. Я уже в Хижине. Сейчас я выпью чашку кофе и вылечу домой.
— Нет, нет, — живо возразила она. — Не вздумай лететь ночью. Жду тебя к завтраку.
— А ты не будешь волноваться?
— Теперь я за тебя спокойна. Там ведь Илль.
— Ну, тогда доброй ночи.
— Доброй ночи, милый.
Я подержал еще немного в руках коробочку, теплую от Саниного голоса, потом повернулся к моей спутнице и постарался изобразить на своем лице, что вот, я ни в чем не виноват, просто судьба мне сегодня посетить эту самую Хижину. Но выражение ее лица было печально и строго, она не принимала больше моей игры и как бы оставляла меня один на один с правом решать, что честно, а что нет.