х и опустил в карман пиджака. Затем я отправился по коридору к Восточной Террасе. Солнце превратилось в огромный багровый шар, зависший над затянутым дымкой горизонтом, грозя раствориться в нем с минуты на минуту. В небе парили золотистые облака, все более розовевшие по мере того, как солнце неумолимо спускалось по своей небесной дороге, проходящей меж пиков двух близнецов - Урима и Тумима, которые я специально поместил там, чтобы указывать солнцу путь к ночному приюту. В последние мгновение дня радужная кровь светила омоет туманные склоны гор. Я уселся за стол под огромным вязом. Как только я коснулся сиденья стула, над моей головой возник силовой барьер, который предохранял меня от падающих сверху сухих листьев, пыли, насекомых и птичьего помета. Через несколько мгновений показался Мартин Бремен, который толкал перед собой сервировочный столик. - Допрый фечер, сэр. - Добрый вечер, Мартин. Как твои дела? - Просто замечательно, мистер Сандау. А как фаши? - Я уезжаю. - О?! Он расставил тарелки и разложил приборы, снял со столика крышку и начал подавать на стол. - Да, - произнес я. - Быть может, надолго. Пригубив шампанское, я одобрительно кивнул. - ...Поэтому, прежде чем уехать, я хочу тебе кое-что сказать, хотя ты и сам, наверное, это знаешь. Так вот, ты готовишь самые лучшие блюда из тех, что мне когда-либо доводилось пробовать... - Плаготарю фас, мистер Сандау, - его и без того румяное лицо стало пунцово-красным. Он скромно потупил глаза, стараясь сдержать расплывающуюся улыбку. - Я пыл счастлиф слущить фам. - ...Поэтому, если ты ничего не имеешь против годичного отпуска - за мой счет, конечно, плюс дополнительный фонд для приобретения любых рецептов, какие тебя только заинтересуют - то я перед отъездом позвоню в контору Бурсара и все с ним улажу. - Когта фы уезшаете, сэр? - Завтра, рано утром. - Понимаю, сэр. Очень плаготарен фам. Фесьма заманчифое претлошение. - ...Заодно, поищи новые рецепты для себя самого. - Постараюсь, сэр. - Наверное, забавно готовить блюда, вкуса которых не можешь даже вообразить? - О нет, сэр, - запротестовал он. На фкус-тестеры мошно полностью полошиться. Я часто размышляю, какой фкус у того, что я готофлю, но это ведь как у химика: он не фсегта знает, какофы его химикалии на фкус. Фы понимаете, что я хочу сказать, сэр? В одной руке он держал корзиночку с ватрушками, другой сжимал ручку кофейника, третьей рукой подавал тарелку с капустным салатом, а четвертой, свободной опирался на ручку столика. Он был ригелианцем, и имя его звучало что-то вроде "Ммммрт'н Бррм'н". Он выучился английскому от одного немца, который переиначил его имя на свой лад - Мартин Бремен. Ригелианские повара, если снабдить их специальными вкус-тестерами, готовят самые лучшие блюда во всей галактике. Хотя сами относятся к ним довольно равнодушно. Подобные беседы мы с Мартином вели уже не раз, и он отлично знал, что я просто шучу, когда пытаюсь заставить его признаться, что человеческая пища наводит его на мысли об отходах - производственных или органических. Очевидно, профессиональная этика не позволяет ему сделать подобное признание, и он возражает мне с подчеркнутой вежливостью.Лишь иногда, когда избыток лимонного, грейпфрутового или апельсинового сока выводит его из обычного равновесия, он признается, что готовить пищу для Homo Sapiens считается низшим уровнем, до которого только может опуститься повар-ригелианец. Я стараюсь ублажать его, насколько это в моих силах, потому что сам он мне нравится не меньше, чем то, что он готовит. Кроме того, раздобыть повара-ригелианца чрезвычайно трудно, вне зависимости от того, сколько вы готовы ему заплатить. - Мартин, - сказал я. - Если со мной что-нибудь случится во время путешествия, я хочу чтоб ты знал - я упомянул тебя в своем завещании. - Я... Я не знаю, что сказать, сэр. - Тогда не говори ничего, - усмехнулся я. - Но тебе вряд ли стоит рассчитывать на скорое получение наследства. Я собираюсь вернуться. Мартин был одним из немногих, с кем я мог разговаривать о подобных вещах. Он служил у меня уже тридцать два года и давным-давно заработал себе хорошую пожизненную пенсию. Все это время его единственной страстью оставалось лишь приготовление пищи, а изо всех людей он, уж не знаю почему, с симпатией относился только ко мне. Мартин неплохо бы зажил, помри я вдруг, но не настолько уж хорошо, чтобы подмешать мне в салат муританского яда. - Взгляни только на этот закат, - решил я сменить тему разговора. Он смотрел минуту-другую, потом произнес: - Хорошо фы их потрумянили, сэр. - Спасибо за комплимент. Можешь оставить коньяк и сигары и быть свободен. Я посижу еще немного. Оставив сигары с коньяком на столе, он выпрямился в полный рост - во все свои восемь футов, отвесил поклон и сказал: - Счастлифого пути, сэр. И спокойной ночи. - Приятных снов, - отозвался я. - Плаготарю фас, - и он растаял в сумерках. Когда подул ночной бриз, и лягушки вдали затянули баховскую кантату в своих болотах, моя багряная луна, Флорида, взошла в том же месте, куда опустилось усталое солнце. Цветущие по ночам розоодуванчики испускали в бирюзовый воздух вечера свой аромат, звезды рассыпались по небу, словно алюминиевое конфетти. Рубиново-красная свеча тихо потрескивала на столе, омар таял во рту, как масленый, шампанское было ледяным, как сердце айсберга. Меня охватила какая-то грусть, мне хотелось сказать окружающему меня миру: " Я вернусь! " Итак, я закончил с омарами, шампанским, шербетом и прежде чем плеснуть себе рюмочку коньяку, закурил сигару, что, как мне не раз говорили, является признаком дурного вкуса. В оправданье мне пришлось произнести длинный тост обо всем, что попалось мне на глаза, и под конец я налил себе чашечку кофе. Завершив ужин, я поднялся и обошел вокруг того большого, сложного здания, которое я называю своим домом. Достигнув бара на Восточной Террасе, я устроился там поудобнее с очередной рюмкой коньяка, не торопясь раскурил сигару, уже вторую за сегодняшний вечер и стал ждать. Наконец появилась она, принеся с собой, как всегда, запах роз. На Лизе было что-то мягкое, шелковисто-голубое, пенящееся вокруг нее в свете фонарей, все такое искрящееся и воздушное. На руках у нее были белоснежные перчатки, на груди сверкало бриллиантовое ожерелье. Ее светлые волосы были нежного пепельного оттенка, на бледно-розовых губах играла едва заметная улыбка. Сейчас голова ее была склонена на бок, один глаз закрыт, другой прищурен. - Приятное свидание при лунном свете, - произнесла она, и легкая улыбка неожиданно превратилась в ослепительную. Я все рассчитал так, чтобы именно в этот момент вторая луна, слепяще-белая, взошла над горизонтом. Голос Лизы напоминал мне пластинку, которую заело на одной высокой ноте. Пластинки теперь никогда не заедают, но я-то помню и иные времена. - Привет, - сказал я. - Что будешь пить? - Виски с содовой, - ответила она, как обычно. - Какая чудесная ночь! Я заглянул в ее голубые глаза и улыбнулся. - Да, пожалуй. - Я ввел в машину заказ, и вскоре передо мной появился стакан с выпивкой. - А ты изменился. С тобою стало проще. - Наверное. - Что у тебя на уме? Что-нибудь плохое? - Может быть, - я пододвинул стакан к ней поближе. - Сколько там получается?... Уже месяцев пять? - Чуть больше. - Твой контракт был на год? - Да. - Я его расторгаю, - с этими словами я протянул ей конверт. - Что ты хочешь этим сказать? - улыбка застыла на ее губах, затем медленно исчезла. - Как всегда, лишь то, что сказал. - Ты имеешь в виду, что я тебе больше не нужна? - Боюсь, что так. Здесь вполне достаточно, чтобы ты выбросила из головы дурные мысли, - и передал ей второй конверт. - Тогда почему? - продолжала настаивать она. - Мне нужно уехать. Тебе нет смысла скучать здесь все это время. - Я подожду. - Мое отсутствие может быть долгим. - Тогда я поеду с тобой. - Даже если это опасно? Даже если тебе, быть может, придется погибнуть вместе со мной? Я надеялся, что она скажет " да ". Но все-таки, мне кажется, я немного разбираюсь в людях. Поэтому я позаботился заранее о рекомендации. - В наше время такое случается, - пояснил я. Иногда даже мне приходится идти на определенный риск. - Ты дашь мне рекомендацию? - Вот она. Лиза немного отпила из своего стакана. - Хорошо, - согласилась она. Я передал ей конверт. - Ты презираешь меня? - спросила она. - Нет. - Почему? - А с чего мне вдруг тебя презирать? - Потому что я слабая и боюсь за свою жизнь. - Ну и что, я тоже боюсь, хотя и не показываю этого. - Поэтому я принимаю отставку. - Поэтому я все и приготовил. - Ты думаешь, что все знаешь, да? - Нет. - А что мы делаем сегодня вечером? - поинтересовалась она, допивая свой виски. - Я же сказал, что мне известно далеко не все. - Ну ладно, я сама знаю. Мне с тобой было хорошо. - Спасибо. - Я не хотела бы расставаться. - Но я тебя напугал? - Да. - Очень? - Очень. Я допил коньяк и сделал последнюю глубокую затяжку, любуясь Флоридой и своей второй белой луной, носившей название Биллиардный Шар. - Сегодня ночью, - пообещала она, беря меня за руку, - ты забудешь о презрении. Не распечатывая конвертов, она принялась за второй стакан, так же как и я любуясь обеими лунами. - Когда ты