Стиснув челюсти, Реттгер продолжал молчать. Крупные капли пота выступили на его багровом лице.
— Что же вы молчите, полковник? Боитесь признать, что уже готовите укрытия для награбленных ценностей и секретных архивов, чтобы потом снова приняться за старое? Не выйдет, полковник! Наш народ покончит с вашим «дранг нах Остен» навсегда!
Реттгер вытащил из кармана платок и вытер лицо.
— Задам вам последний вопрос — он вполне в вашей компетенции… Когда вы собирались умертвить всех заключенных? И как? Пулеметами? Ядом?…
Эсэсовец, словно от удара, весь сжался, втянул шею в плечи, лицо его из багрового стало серым.
Несколько минут в комнате стояла грозная тишина. Затем Смуров заговорил снова:
— Было решено вас повесить, полковник. Повесить так, чтобы видели вас на веревке все, кого вы обрекали на мучительную смерть. Но, к сожалению, мы этого не сделаем. Под угрозой жизнь нашего товарища. Мы отправим вас к мысу, для обмена…
— Разрешите закурить, — глухо попросил Реттгер.
— Черт с вами, курите!
Вздрагивающей рукой Реттгер вытащил портсигар.
— Полковник может покурить и в машине! — вмешался Борщенко. — Нам надо торопиться.
— Вы правы, — согласился Смуров. — Надо успеть с этой операцией, пока еще светло. Поезжайте.
Реттгер с трудом встал с нераскрытым портсигаром в руке и, сопровождаемый конвоирами, вышел из штаба.
Усаживаясь в машину, Борщенко предупредил:
— Учтите, полковник, что, если с вашей стороны при обмене вас на нашего товарища последует какое-либо коварство, мы задержимся на острове для того, чтобы полностью очистить его от всей, подобной вам, нечисти!
Машина Реттгера была просторной. Его посадили рядом с шофером. Позади уселись Борщенко и Силантьев, с автоматами, ручным пулеметом и гранатами.
— Саулич, трогай! — приказал Борщенко и обратился к Реттгеру: — Под каким названием значится остров на ваших эсэсовских картах?
— Он на картах не обозначен…
— Ну, мы его теперь обозначим! — медленно сказал Борщенко. — Больше островом истребления и вашим тайным гнездом он не будет!
Реттгер не отозвался и зябко поежился.
Дальше ехали молча. Слышался лишь свист пронзительного ветра да попискивание амортизаторов тяжелой машины. Мела легкая поземка.
Когда добрались до главной дороги, поехали быстрее. И вскоре машина, обогнув скалу, остановилась у начала мыса.
— Подъезжайте ближе, — предложил Реттгер. — Отсюда идти не меньше трехсот метров.
— Ничего, полковник. Так надежней…
Реттгер вынул платок и помахал им над головой.
От караульного помещения какой-то эсэсовец неуверенно, с оглядкой направился к машине. Когда он подошел близко, Реттгер обрадовался:
— Это ты, Хенке? Хорошо, что ты жив. Теперь слушай… Бери с собой вот этого, — полковник кивнул на вышедшего из машины Силантьева, — и проведи его к русскому, который засел на радиостанции. Потом доставь обоих сюда, ко мне…
— Но, господин полковник, тот русский уже убил шестерых наших. Как же можно его выпустить после этого? Да и этот — с автоматом…
— Молчать! — Реттгер покраснел. — Выполняй мой приказ! От этого зависит мое освобождение.
Хенке откозырнул и с беспокойством, часто оглядываясь, зашагал впереди Силантьева.
Борщенко проследил, как Силантьев и Хенке прошли мимо часового и скрылись за дверью проходной.
Минуты ожидания тянулись медленно. Реттгер сидел мрачный, беспокойно ворочаясь, опасаясь, что произойдет что-либо непредвиденное и он в последнюю минуту получит в спину автоматную очередь.
Но вот дверь открылась и из проходной вышли трое: Хенке, Силантьев и Пархомов. Фуражка Пархомова была лихо сдвинута на затылок, на поясе висели гранаты, в руках был автомат.
— Выходите, полковник! — приказал Борщенко.
В машине остался только шофер, который сразу же развернул ее для обратного пути.
— А вы не пристрелите меня здесь на прощанье? — спросил Реттгер, ежась под жестким взглядом Борщенко. — Или, может быть, вздумаете увезти меня обратно?
— Зачем спрашиваете, полковник? — резко обрезал Борщенко. — Вы же хорошо знаете коммунистов. Сколько их замучили? И разве коммунисты продавали вам свою честь? Или слово у них расходилось с делом? Нет, полковник, успокойтесь. Нам чужды ваши грязные приемы коварства!
Реттгер побагровел, но не сказал более ни слова.
Подошел Хенке со спутниками.
Борщенко схватил руку улыбающегося Пархомова и крепко стиснул.
— Садись скорее в машину. Разговор — потом. Мне еще надо выполнить некоторые свои обязанности.
Пархомов послушно влез в машину, а Борщенко повернулся к Реттгеру.
— Вы свободны, полковник!
— А ты еще постой здесь! — приказал Реттгер Хенке. — Пока я отойду подальше.
И он зашагал по перешейку, беспокойно оглядываясь и все ускоряя шаги.
— Можете идти, Хенке! — предложил Борщенко. Пораженный Хенке, ничего не понимая, спросил:
— Разве ты, Брагин, не с нами? И как ты… заговорил?
Борщенко, не отвечая, повернулся к машине, открыл дверцу и сел рядом с Пархомовым. С другой стороны сразу же сел Силантьев.
— Поехали, Саулич! Быстрее…
Машина рванулась и, завернув за скалу, быстро помчалась прочь.
Только теперь Борщенко разглядел, что голова Пархомова в крови. Кровью был пропитан и платок, стягивавший левую руку.
— Ты что, ранен?
— Да, слегка. Лезли, сволочи! Но Пархомова отправить на тот свет нелегко!