Я врезался в почву, подобно метеориту. Земля вокруг меня вздыбилась, словно волны морской воды. Вспенилась и застыла, словно поставленный на паузу видеоролик. Ладонь вжалась в металлический обрубок и…
Я стал крушить.
Застывшие лица Попутчиковских псов не успевали выразить ничего, кроме ошеломления, когда на них обрушивалась железная перекладина. Я бил по голове, по лицу, по центрам, где господствовал древний паразит. Я убивал, убивал причину, но не следствие. Я уничтожал силу, что имела суть противоборства моей цели. Без сожаления, без жалости. Я просто бил, и это было моей приоритетной целью на данном этапе сражения. Просто бить.
Самые важные и знаковые события в моей жизни были сопряжены с работой в команде с этими людьми. Они не были просто моими соратниками, сослуживцами, эти люди являлись моей семьёй. Отвергшей меня и отвергнутой мною. Это существа, чьи цели длительное время казались и моими. Мои друзья, мои близкие люди, прямо сейчас на моих глазах гибли от моих же рук, поражённые примитивным орудием убийства, ржавой свежевыкрашенной железной перекладиной.
Как жаль, я потянул мышцы на правой руке, пришлось подключить левую. Удары становились всё менее смертоносными, скорее оглушающими, придётся вернуться к недобитым чуть позже.
Некоторые из обречённых на гибель Арментариев пытались давать бой, но опустошённые предшествующим собственным ментальным ударом не способны были противопоставить ничего металлическому турнику, сжатому в моих ладонях. Роковая ошибка Попутчика, однако же, он шёл ва-банк, отправляя своих лучших бойцов на операцию, Арментарии же шли на верную смерть.
Ноги вязли в зыбкой субстанции взъерошенного до чернозёма газона и крови Пасущих. Я наносил контрольные удары по головам уже обездвиженных тел. И только сейчас я обратил внимание на то, что всё побоище сопровождалось отборной бранью из моих уст. Я был зол, разъярён, я был разгневан на врагов, что пали глупо и неправильно истощив свой потенциал на абстрактные цели. Я ненавидел Попутчика за то, что он вынуждал меня совершать сие против моей воли. Я проклинал обстоятельства, положение вещей и принципы существования этого дерьмового мира, за всё то, что сейчас происходило. Мне и ранее приходилось убивать. Это было моим долгом и входило в обязанности чистильщика улиц, но лишь сейчас я стремительно лишался всех признаков человеческого облика, когда уничтожал тех, кто просто стоял у меня на пути.
Я выронил металлический обрубок и отошёл от места схватки. На мягкой всклоченной земле покоились окровавленные трупы десяти Арментариев поражённых моей яростью. Шатаясь словно пьяница в запое, я сделал ещё несколько шагов назад и рухнул на колени, обессиленный физически и морально. Из глаз сыпались слёзы. Я прикрыл лицо оцарапанными ладонями и зарыдал. Я плакал как дитя, в голос, порой срывая дыхание. Тело взрывалось дрожью, отпускавшей лишь на миг и снова охватывающей всю мою целостность. Мои истерические вопли сменялись воем и затухали лишь на миг, возрождаясь вновь.
Может быть, это и есть мой путь. Нет, я знал, что это и есть моя стезя. Тропа мученика, мучителя, скитальца или же только человека ведущего поиски того, что не существует. Да, я осилю эту дорогу, да, я обуздаю препятствия, но причиной этому теперь является не только безысходность и слепое стремление к поискам призрачной истины происходящего. Теперь я обрёл ненависть, я узрел её, подобно финишной прямой.
Конец истории уже так близок. Я иду к тебе, Попутчик.
Глава 10.
* * *
– Папа, папа, когда я вырасту я обязательно стану лётчиком.
– Ах, какой же ты у меня особенный, сынок, – отвечал своему чаду отец и крепко, по-мужски, но, тем не менее, нежно, по-отечески обнял грубой ладонью работяги прохладную бутылку недорогого пива. Прикоснувшись губами к горлышку, он сладостно прикрыл усталые глаза и вновь отворил медлительные веки лишь спустя четыре жадных глотка. – Но не обязательно же становиться лётчиком. Не хочешь, как твой папка, плотником? Вот, погляди какое произведение искусства твой батька сотворил, – лениво молвил, во всех отношениях довольный жизнью отец и медленно, но звонко постучал по столу за которым сидел. – Качественно, на века и со вкусом. Хочешь так же?
– Нет пап, – насупилось чадо. – Я хочу, как в фильме, лётчиком.
– Ну не знаю, – тяжко выдохнул утомлённый беседой отец, – с твоими то оценками… – он снова провёл благостный ритуал с любимой ёмкостью, ограничив себя в этот раз лишь двумя глотками, и раскрыл глаза, устремлённые взором уже не на сына, а на бегающих за мячом человечков в забавных гетрах. Из телевизора доносился рёв толпы, периодически в мерный шум врывались звуки, напоминающие гудки от машин, и на фоне неустанно звучал голос человека, безусловно сильно заинтересованного происходящим.