Интересно, что чувствовал хозяин-поляк, когда по давней дружбе устраивал Баруха на эту работу, хоть Барух и старик? Барух ведь и правда старый, но зато сильный и на здоровье никогда не жаловался. И работник хороший.
Барух протиснулся между тюков и коробок ко мне: мы будем прятаться вместе. Папа должен был решить, что ему делать. Но он никак не мог принять решение. Он знал, что мне не разрешат тут оставаться. Он знал, что, скорее всего, меня заберут, а его оставят и дальше здесь работать. А если он попробует им помешать, то ничего хорошего из этого не выйдет ни для меня, ни для него. Наконец папа решил, что тоже спрячется. Теперь мы втроём зарылись как можно глубже в кучу коробок и тюков. Папа с трудом сдвинул какой-то огромный тяжёлый тюк и заслонил им изнутри проход, по которому мы заползли внутрь.
Мы услышали звук свистков и топот бегущих по лестницам ног – это полицаи спешили наверх, чтобы никто не мог уйти через крышу. Потом мы услышали шаги людей, которых выводили по лестнице вниз, во двор. Какой-то ребёнок плакал и звал маму. Еврейские полицаи кричали: «Всем спуститься вниз!» и потом по-немецки: «Алле рунтергеен!»
А потом они начали прочёсывать здание. Они переходили из комнаты в комнату, из цеха в цех и искали спрятавшихся. Добрались и до склада. Мы слышали их голоса. Мы почти не дышали. Я что было сил прижался к папе. Обнял его. И даже один разочек проверил, на месте ли пистолет. Он был на месте.
Они начали двигать коробки. Откуда узнали? Наверное, кто-то донёс. Наверное, этот кто-то думал, что сможет спастись с помощью доносов. Доносчики – они как немцы. Или хуже. Потому что немцам и так никто не доверяет. Они же убийцы и не скрывают этого. У них даже на форме черепа, «мёртвые головы», – на фуражках и в петлицах. А доносчик улыбается и разговаривает с тобой как обычный человек, и только потом, когда никто не видит и не знает, он выдаёт тебя. Он верит, что доносы продлят его жизнь. Так же, как немцы верят, что победят в этой войне. Но и те, и другие заплатят за всё зло, которое совершили. Доносчики – даже быстрее, чем думают. Так сказал Барух, а он знает, что говорит. Потому что доносчиков убьют сами немцы ещё до того, как проиграют войну. Ведь доносчики у них в руках, целиком и полностью.
Когда они нас нашли, мне в голову пришла смешная мысль. Я подумал: «Хорошо, что Снежок остался дома». Как будто Снежок тоже еврей, и если бы его поймали, то вместе с нами выгнали бы пинками и тычками во двор и подвергли селекции.
Они несколько раз пнули Баруха. Потом какой-то полицай пнул папу. Папа резко обернулся, и полицай тут же отступил, хотя папа даже руки́ на него не поднял. После этого они утихомирились и дальше вели нас спокойно. И, между прочим, ни разу больше не тронули Баруха.
Мы вышли во двор почти последними, перед самым началом селекции. И тут папа с Барухом начали ссориться из-за меня. Вернее не ссориться, а спорить, хотя со стороны это было очень похоже на ссору. А всё потому, что каждый упрямо настаивал на своём, так как был уверен, что прав именно он. Но времени на споры совсем не оставалось. Решать надо было быстро. Ведь по плану Баруха папа должен был выйти без меня среди первых. Вот прямо сейчас. И тогда его точно отправят направо. А Барух возьмёт меня, и мы с ним пойдём на выход последними. И нас – старика и ребёнка – отправят налево. Потому что для их селекции не важно, кто плохой, а кто хороший. Это будет важно только во время Страшного суда.
– Ты знаешь разрушенный дом на нашей улице? Номер семьдесят восемь? Я там мальчика спрячу, а ты его оттуда потом заберёшь, – шёпотом сказал Барух папе.
Этот дом был разрушен во время бомбардировки ещё в самом начале войны. Я его знал, и папа, разумеется, тоже.
– И как ты собираешься его там спрятать? – шёпотом спросил папа.
– Предоставь это мне, – прошептал Барух.
– Если кто-то должен пожертвовать жизнью ради спасения моего сына, то это буду я!
– Ну конечно-конечно, можешь умереть, если ты так хочешь. Ему это очень поможет, – засмеялся Барух.
Смеялся он не по правде. Он только делал вид. Я знал его настоящий смех, он звучал совсем по-другому.
– Послушай, – сказал он папе. – Умереть сейчас – глупая идея. Твоему мальчику нужен отец. Живой отец на долгие годы, по крайней мере, пока он не вырастет. Отец, с которым твой мальчик сможет жить после войны.
Но папа не хотел его слушать. У папы был другой план. Вернее, это был даже не план. Он просто решил пойти со мной. Тогда его, разумеется, отправят налево. Вместе со мной и Барухом. А потом мы улучим момент и все вместе сбежим. По дороге на площадь, откуда отправляют людей. Или уже с самой площади. Или выпрыгнем из вагона, когда нас будут везти в поезде… У папы под курткой были напильник и молоток, заткнутые за ремень. Я видел, что, когда мы выходили со склада, он сунул в карман кусачки. И один из полицаев тоже это видел. Папа и Барух опасались, что он на них донесёт. Поэтому они что-то там шушукались и перешёптывались по поводу кусачек, но это было ещё до того, как начался спор обо мне.