Апар в ответ только вздохнул.
Нанехак встала, сияла с кровати сына и положила рядом с собой.
Только после этого они уснули.
На следующее утро Апар предусмотрительно убрал бревно-изголовье, а Нанехак положила на место подушки и застелила кровать одеялом.
Несколько дней подряд в домик приходили любопытные посмотреть, как это можно жить в коробке, напоминающей ящик для хранения товаров. Особенно интересовались кирпичной печкой и чугунной плитой, на которой всегда стоял наготове полный чайник.
Поначалу Нанехак нравилось растапливать печку, готовить на плите еду, но постепенно она вернулась к привычному костру и даже пристроила в холодной части домика жирник. Апар подвесил над ним цепь. Когда Скурихин спросил, зачем он это сделал, ответил:
— На плите мясо переваривается, а мы любим с кровью, сочное.
Несколько раз жена Скурихина и докторша приходили помогать Нанехак осваиваться с плитой, новой посудой и даже учили ее готовить борщ и пельмени.
Наконец Нанехак призналась мужу:
— Никогда не думала, что жизнь в деревянном доме может быть такой сложной. Ни минуты покоя: смотри за печкой, чтобы она не погасла, вовремя закрывай трубу, мой после каждой еды посуду, руки, лицо… Да еще эти белые простыни, оказывается, надо хотя бы раз в десять дней стирать! Хорошо, что мы на них не спим!
Апар, похоже, тоже был не в восторге от деревянного дома, но помалкивал, довольный тем, что никто не подозревает, что они спят на полу и готовят еду на костре или жирнике.
Осенние шторма пригнали лед, и надежда на пароход окончательно угасла. Надо было готовиться к новой зиме, бить моржа, утеплять деревянный дом, чтобы зимой в нем было так же тепло, как в яранге.
С первым снегом Георгий пошел. Это был приметный день в жизни семьи, и Апар прикрепил в укромном месте нового духа-охранителя.
К началу зимней песцовой охоты Апар снял переднюю деревянную стену и повесил вместо нее меховой полог. Но еще оставались три деревянные стены и два хоть и маленьких, но настоящих окошка и кирпичная печка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Ушаков слышал о переделках в доме Апара, но зайти все было недосуг. Вместе с Павловым они стали учить взрослых грамоте. Что касается ребятишек, то, несмотря на скептицизм некоторых родителей, многие из них научились читать, считать и оперировать несложными арифметическими действиями. Возможно, это обстоятельство было одним из решающих, когда Ушаков объявил, что в школе начнутся занятия со всеми желающими.
В назначенный день, к вечеру, когда охотники возвратились с промысла, в ярангу Павлова потянулись люди. Некоторые женщины пришли с маленькими детьми.
Нанехак явилась вместе с Георгием. Дети остались на попечении Инкали, а родители уселись на длинные скамьи, за такие же длинные столы, положив перед собой тщательно разглаженные чайные обертки. На каждых трех человек Павлов дал по огрызку карандаша.
Апар и Нанехак сидели рядом. Апар взял карандаш и попробовал провести им по бумаге. Вдруг черный кончик, похожий на клюв пуночки, обломился и упал на пол. Нанехак вскрикнула.
— Что случилось? — насторожился Ушаков.
— Беда, — виновато ответила Нанехак, — Апар сломал пачкающий камешек.
Умилык подошел, взял огрызок карандаша, поглядел на него и сказал:
— Ничего страшного. Достань нож и очини снова, чтобы кончик пачкающего камня немного выглядывал из деревянной оболочки.
Апар заточил карандаш, но писать уже остерегался.
Карандаш ломался у многих, и Павлов предупредил:
— Товарищи! Не нажимайте так сильно. Тут сила не нужна.
— Как не нужна сила? — пробормотал Нанаун, осторожно остругивая своим острым охотничьим ножом карандаш. Обращению с карандашом и простейшим навыкам письма был посвящен первый урок. Но ломался не только карандаш, рвалась и бумага. Кивьяна, пытаясь нанести на бумагу ровную линию, проткнул ее карандашом.
— Неужто нельзя выбрать материал покрепче? — ворчал он.
Во время перерыва обсуждали, чем можно заменить бумагу. Нанехак сказала:
— А если попробовать писать на выбеленной нерпичьей коже? Ее-то уж не порвешь!
Но предложение Нанехак пришлось отклонить — слишком уж расточительно использовать вместо бумаги нерпичью кожу.
Павлов обучал эскимосов изобретенному им на основе русской графики эскимосскому письму. Он писал отдельные слова на натянутой на каркас моржовой коже, расчленял на слоги, и нестройный хор повторял их за ним.
Нанехак следила за каждым словом, каждым жестом учителя, стараясь разгадать волшебство превращения совершенно бессмысленных на вид черточек, следов белой глины на черной коже, в осмысленное звучание давно знакомых слов.