— А без корма куда поедешь? — заметил Тагью.
В яранге Таяна слышалась музыка. Молодой хозяин пытался наиграть на мандолине мелодию исполненной в прощальную ночь песни.
— Здравствуй, Таян, — сказал Ушаков, войдя в чоттагин.
— Здравствуй, умилык, — ответил по-русски Таян.
Он довольно свободно говорил по-русски и по-английски, и с ним легко было общаться.
— Как твои дела? — поинтересовался Ушаков, оглядывая жилище.
Передняя стенка спального полога была распахнута, подперта палкой, и внутри меховой комнаты можно было увидеть на задней стене прошлогодний настенный календарь. В углу, возле потушенного жирника, громко тикал будильник, показывающий время.
— Я ставил эти часы по корабельному хронометру, — сказал Таян, заметив интерес Ушакова к будильнику, — но они все равно идут вперед, торопятся.
Ушаков достал свои карманные часы и перевел стрелки будильника на полчаса назад.
— Если тебе нужно, приходи ставить правильное время ко мне, — сказал Ушаков.
В холодной части яранги, помимо уже знакомых бочек с припасами, на стене висело несколько ружей, мотки нерпичьего ремня, снегоступы, небольшие багорчики и рыболовные снасти. Как выяснилось, эскимосы делали леску из китового уса. На него не нарастает лед, он легко сматывается и достаточно крепок.
Костер у Таяна был не просто огорожен камнями, а выложен обломками кирпича, которые тот подобрал возле нового дома.
Сам молодой эскимос, как заметил Ушаков, всегда отличался аккуратностью, одевался не то чтобы богато, но, при всей скромности, даже с каким-то изяществом.
— Нравится тебе здесь? — задал ему обычный вопрос Ушаков.
— Мне здесь очень нравится, — с чувством ответил Таян. — Здесь мне и. моей жене хорошо.
— Неужели среди вас нет ни одного человека, которому бы здесь не нравилось? — с легкой усмешкой спросил Ушаков, вглядываясь в лицо Таяна.
Как и в каждой яранге, Ушакову и здесь предложили чай, и, чтобы не обидеть хозяев, он пил которую чашку, с трудом разгрызая твердый кусковой сахар.
Таян ответил не сразу. Подумал и тихо произнес:
— Почему? Есть такие, которые жалеют, что уехали из бухты Провидения… Правда, их совсем немного, больше тех, что боятся…
— Чего боятся?
— Разного, — уклончиво ответил Таян.
— Нельзя же бояться просто так, — настаивал Ушаков. — Люди боятся чего-то определенного, верно?
— Верно, — согласился Таян. — Они боятся злых духов.
— Злых духов? — удивился Ушаков. — Где же они, эти злые духи?
— Они везде!
— И ты тоже боишься?
Таян молча пожал плечами.
— А кто говорит про злых духов?
— Старшие люди говорят.
— Кто? Иерок или, быть может, Тагью?
— Иерок, — сказал Таян. — И Тагью тоже.
— Иерок? — удивленно переспросил Ушаков. — Почему Иерок?
— Потому что он знает, что говорит. В нашем Урилыке он был главным.
— Как же так, Иерок? — в растерянности повторил Ушаков. Вот уж от кого он не ожидал такого.
Внешне Ушаков старался не показывать, что поражен услышанным. Для приличия он еще посидел минут десять в яранге, беседуя с Таяном о будущей школе, где смогут обучаться грамоте не только дети, но и взрослые, об охоте на моржа.
— Может быть, мы даже поедем на мыс Блоссом, на лежбище, — пообещал Ушаков.
— Это было бы очень хорошо! — радостно воскликнул Таян, провожая умилыка из яранги.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Иерок при свете медленно наступающего рассвета обходил поселок, начав с вершины, где стоял недостроенный дом. То и дело нагибаясь, он подбирал стружки и щепки, застрявшие между камнями, и складывал их в широкий подол брезентовой рабочей кухлянки.
Рассвет с трудом пробивался сквозь плотные, нависшие над горизонтом облака, просачиваясь на морскую поверхность, покрытую льдами, перебирался на темный берег, вызывая отблеск на ледовых закраинах замерзшего за ночь ручья.
Просыпались птицы.
Но их становилось все меньше, и это свидетельствовало о приближении долгой студеной зимы.
Там, в Урилыке, даже в самый пик холодов, солнце, хоть ненадолго, но все же показывалось над горизонтом. А здесь его не будет, как говорил Ушаков, почти три полных месяца. Таким образом, ночь продлится около ста дней. От одной этой мысли на душе становилось неуютно. Почему он не сказал это раньше, еще в Урилыке? Видимо, не успел или забыл. Думать о том, что умилык скрыл это специально, не хотелось. Тем более что однажды вечером Ушаков показал эскимосам, каким образом получается так, что день зимой убывает, а летом он нарастает. Но чтобы принять подобное объяснение, надо было согласиться со странным, противоестественным утверждением Ушакова: мол, Земля, Солнце, Луна — шарообразны. Иерок считал это невероятным и несерьезным с точки зрения здравого смысла.