Собираясь потихоньку приучать своих мужчин к русской еде, Нанехак намеревалась привнести в древнюю эскимосскую ярангу еще один новый обычай.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Уназикцев провожали всем населением поселка. Толпа собралась на берегу, на спекшейся от мороза гальке. Поверху галька была покрыта глазурью застывшей воды, и торбаза скользили на ней. Приходилось идти осторожно, балансируя руками. Нанехак не могла удержать улыбки, представляя себя со стороны в широком меховом кэркэре, с раскинутыми руками: она, наверное, походила на хромую ворону.
Старый вельбот Тагью нагрузили разобранными ярангами, разной домашней утварью, запасами еды, оленьими шкурами… Люди едва уместились, и с берега страшно было смотреть на такой перегруженный вельбот, когда он медленно удалялся, лавируя между льдинами.
Вместе с уназикцами уехал Ушаков. Он надел сшитые Нанехак непромокаемые торбаза. В них было тепло и легко. Правда, Нанехак потратила немало времени, чтобы научить русского умилыка правильно обуваться, настилать внутрь травяную подстилку, сушить торбаза, чижи.
Проводив вельбот, оставшиеся в поселении эскимосы снарядили байдары и отправились в море в надежде отыскать среди льдов моржей.
Нанехак поднялась к своей яранге. В душе у нее было целых три беспокойства — за уехавшего русского умилыка, мужа Апара и отца.
Иногда она с удивлением обнаруживала в себе одинаково трепетное чувство ко всем троим, все они были дороги ей и наполняли ее странным ощущением тревог и забот.
Вот и сегодня, проводив тяжело груженный вельбот, она никак не могла отделаться от мыслей о бурном море, о коварных льдах, подстерегающих путешественников на их долгом пути в бухту Сомнительную. Дорога была незнакома и совсем не походила на плавание из бухты Провидения в Уназик, Янракеннот или в Сиреники.
Казалось бы, уже начало проходить первое возбуждение и любопытство на новом месте, жизнь вроде бы шла своим чередом, а земля, простирающаяся на темнеющие вдали холмы, все еще оставалась чужой, незнакомой и даже враждебной.
Посидев немного в одиночестве, Нанехак вышла на улицу и отправилась в сторону тундры.
Порой, собирая съедобные корешки, тронутые желтизной листья, Нанехак замирала вдруг в странном оцепенении, не решаясь двинуться дальше, за следующую гряду, чтобы не потерять из виду морского простора, рассыпанных на галечной косе яранг, поблескивающего стеклами окон деревянного дома. Неожиданно рождавшийся страх останавливал ее, хотя впереди можно было увидеть широкие распадки, склоны холмов, покрытые богатой съедобной растительностью.
Сейчас с ней было то же самое, и Нанехак присела на обросший синим жестким мхом камень, поставила рядом кожаный туесок, туго набитый желтыми листьями, которые зимой она будет подавать к столу вместе с толченным в каменной ступе нерпичьим жиром, и невольно вздохнула всей грудью, стараясь успокоить дыхание.
Она часто думала о сестре Таслехак, жене русского человека Старцева. Это был странный и непонятный человек, поражавший ленью, лживостью и пристрастием к дурной веселящей воде даже своих соплеменников. Нанехак сразу заметила, что Ушаков старается держаться от него подальше. Еще в бухте Провидения он поначалу отказался взять Старцева на остров и, только узнав, что тот женат на дочери Иерока, переменил решение.
Похоже, Таслехак несчастлива со своим иноплеменным мужем, хотя и родила от него троих детей: двух мальчиков и девочку. Дети обожали тетю Нану и почти все время проводили в яранге деда, хотя Старцев и поставил теперь вполне приличное жилище, как-то совместив ярангу и русскую избу. В холодной части, разделенной на две половинки низкой перегородкой, стояла железная печка. Когда она топилась, в яранге становилось просто жарко, и собаки спешили на волю, высунув из пастей красные языки. Но в жилище был и древний меховой полог, который обогревался извечным эскимосским жирником. Кроме жирника днем полог освещался маленьким окошком, вделанным в одну из наружных стенок домика-яранги.
Здесь, на острове, среди новых русских людей Старцев старался держаться потише. А в бухте Провидения он был настоящим домашним деспотом и, когда напивался, бил бедную Таслехак, выгонял плачущих детишек из яранги на улицу.