Порой монотонное пение прерывалось негромкими ударами в бубен, и из этого можно было заключить, что Иерок не хочет привлекать к себе внимания. Удивительно было и то, что ни одна собака не залаяла, не подняла вой, словно понимая важность и святость действий старого эскимоса.
— Он может замерзнуть, — забеспокоилась Нанехак. — Он вышел в одной набедренной повязке.
— Когда ему станет холодно, он вернется, — успокоил жену Апар.
Но тревога в душе Нанехак не проходила, и она едва удерживала себя, чтобы не выскочить из яранги и не окликнуть отца.
Сквозь песнопение и слабое рокотание бубна доносилось поскрипывание сухого, колючего снега, отдававшееся болью в душе Нанехак.
Некоторое время спустя послышались шаги, и Иерок вошел в чоттагин. Нанехак и Апар тотчас убрали головы и затаили дыхание: пусть отец не знает, что они слышали его.
Убрав бубен и погасив фитилек жирника, Иерок забрался в полог, наполнив тесное спальное помещение морозным духом и запахом свежего снега. От отца повеяло таким холодом, словно в жилище вошел не живой человек, а ледяная глыба.
Поворочавшись на оленьей постели, Иерок затих.
Нанехак чутко прислушивалась к его дыханию, ожидая, что отца сейчас начнет бить дрожь. Но ничего подобного не случилось. Будто Иерок пришел из летней теплой ночи.
Только время от времени он тяжко вздыхал и продолжал бормотать что-то невразумительное, непонятное, уходящее в надвигающийся сон, в который постепенно погружалась и сама Нанехак.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В этот день решено было сразу проверить все: каково будет в сшитой Нанехак меховой одежде и, главное, сумеет ли Ушаков справиться с собачьей упряжкой.
Одежду требовалось надеть по всем правилам, и Нанехак явилась с утра, чтобы помочь русскому умилыку. Ее сначала угостили чаем. Она пила с видимым удовольствием, осторожно дуя на край наполненного блюдца. Закончив чаепитие, женщина вынула из-за щеки нерастаявший кусок сахару и положила на стол.
Весь комплект одежды грудой лежал на полу.
Ушаков встал перед Нанехак и спросил:
— Начнем?
— Начнем. Только сначала надо раздеться.
— Как раздеться? — удивился Ушаков.
— Меховую одежду надевают на голое тело, — веско произнесла Нанехак.
— Но как же без белья? — растерянно пробормотал Ушаков. — Может быть, все-таки его оставить?
Нанехак подумала и согласилась:
— Хорошо, пусть матерчатое белье остается.
— Тогда отвернись, — попросил Ушаков.
Нанехак пожала плечами:
— Я не буду смотреть.
А про себя подумала: в пологе все люди нагишом ходят, лишь в набедренных повязках или плотно облегающих трусах, и ничего, не стесняются.
Ушаков натянул нижние меховые штаны, сшитые мехом внутрь, на матерчатые кальсоны и сразу почувствовал, что ткань только мешает, сковывает движения, лишает кожу воздушной прослойки. Но уже поздно было что-то менять. Позволив Нанехак взглянуть на себя, спросил:
— Может, обойтись без нижней рубашки?
— Она ни к чему, — с одобрением сказала Нанехак. Женщина помогла натянуть Ушакову нижнюю меховую кухлянку. Пыжик нежно и ласково коснулся тела. Верхнюю кухлянку надевали уже мехом наружу.
Мехом наружу были и верхние штаны, сшитые из разноцветного камуса с преобладанием темно-коричневого цвета. Они завязывались у щиколотки продетым в край свитым шнурком из жил белухи.
Особое внимание Нанехак уделила обуви. Сначала на ноги надо было натянуть меховые чулки из довольно толстого оленьего меха. Только после этого надевались торбаза, лахтачьи подошвы которых были проложены подстилкой из сухой травы. Сами торбаза, как и верхние штаны, были из камуса и так же по краю завязывались крепким шнурком. Но это было еще не все. Поверх меховой одежды надевалась камлейка с капюшоном и большим карманом, нашитым на подол. На голове — отороченный росомашьим мехом малахай. Рукавицы также были из камуса и поначалу показались Ушакову холодными, потому что мездрой прилегали к рукам.