— Юрия нет и не… будет. Некого упрекать, обвинять, папа… — Она беззвучно зарыдала. Ненадолго хватило сопротивления.
И у отца иссякла злость. Перед ним — его дочь, и он первым должен прийти ей на помощь.
— Успокойся. — Он усадил ее на диван, помог достать платок, гладил ей плечи. — Ты можешь ничего больше не объяснять. Я понимаю, тебе тяжело… Разберемся, обдумаем…
— Нет. — В ней было многое разбужено. — Чтобы ты дурного не думал, я расскажу… — Она потерла обеими руками лоб, щеки, шею, сосредоточилась.
В соседнем номере кто-то долго и крикливо разговаривал по телефону. Близко гудели лифты. В окне мутно вырисовывались заиндевевшие от влажного мороза колонны и капители Исаакия.
Короткая улица за собором приведет к Матросскому клубу, где лежит Лезгинцев. А здесь… Неужели сейчас будет раскрыта ранее скрываемая тайна? В нем поднимался инстинкт самосохранения, и мозг продолжал работать в одном направлении. Только в одном: как сохранить покой в семье?
— Помнишь, когда Юрий был в Москве, я отпросилась к подруге в Малаховку на два дня? — Она говорила ровным голосом, глядя в одну точку прищуренными глазами, сложив руки ладошка к ладошке. — Мы отправились «Стрелой» в пятницу, вернулись утром в понедельник. Я не признавалась даже маме. Наш обман мучил и его. — Она подыскивала подходящие слова для объяснения самого главного. — Ничего дурного не случилось. Юрий был честный, порядочный человек… Если говорить откровенно, я жалею… Может быть, это остановило бы его, связало с жизнью, ниточка много значит…
Завтрак подала пожилая буфетчица.
Зоя умело хозяйничала за столом.
— Мы сразу поедем к нему?
— Конечно.
— Если тебе неудобно, я приеду сама.
— Туда пешком десять минут.
— Тем более.
— Пойдем вместе. — Он попросил: — Только не делай глупостей.
— Что ты имеешь в виду?
— По отношению к… мадам, как ты ее называешь.
— Не волнуйся, папа. Я ничем не огорчу тебя. — Она допила кофе, сама собрала посуду, поставила ее на шкафчик.
Отец достал тетрадь.
— Возьми. Я хотел выбросить.
— Напрасно. — Она взяла тетрадь, перелистала задумчиво, подняла глаза. — Единственная память о нем, о живом. Он называл это гимнастикой мысли… Не думай плохо о нем. Что угодно обо мне, только не о нем… Вряд ли я встречу в жизни такого…
— Столько молодежи! — резко возразил отец.
— И среди молодежи есть разные люди. В ином — пустота, пижонство, самомнение. Всего на копейку, а корчит… Он любил меня. И я любила…
— Он женат!
Зоя хладнокровно переждала, надела шапку.
— Ну и что? Разве для любви существуют преграды? — Она подошла к окну, откинула штору. На площади вздыбился всадник. Казалось, он скакал. Иллюзию создавала метель. — И потом, на ком он был женат? Кто ее идеал? Ваганов. А Юрий был чистый, необыкновенный. — Глаза ее были сухи, щеки горели. — Пойдем скорее к нему, папа. — Они стала торопливо одеваться.
До самой площади Труда они молчали. Шли быстро по комковатому затоптанному снегу, будто боясь опоздать. Постепенно улица посветлела, как бы раздвинулась, показалось здание Матросского клуба. Возле него — люди, автобусы.
— Ты иди, папа, — предложила Зоя, — а я сама, чуточку позже.
— Оставь, пойдем вместе.
— Нет, нет, так будет лучше. — Она уткнулась в воротник. Иней от дыхания забелил мех и брови. — Не связывай себя, папа. Тебе нужно кое с кем встретиться, поговорить — буду обузой.
Зоя затерялась в толпе. Одних привело сюда любопытство. Узнав, кого будут хоронить, они оставались поглазеть. Другие уже прослышали некоторые подробности и горели желанием узнать побольше, посудачить, высказать свои догадки.
Пока отец не поднимется, она останется здесь, решила Зоя. Потом и она пойдет т у д а.
Невдалеке серели какие-то старинные сооружения и здания. За ними по мосту лейтенанта Шмидта угадывалась Нева.
Курсанты в черных шинелях сгрудились поближе к входу. Держались независимо, браво. Молодые люди, они, должно быть, меньше всего думали о смерти. Вот одна группа построилась и направилась за главстаршиной, на ходу объявлявшим какие-то инструкции. Зоя пошла вслед по широкой лестнице, слышала впереди себя стук курсантских каблуков по ступенькам. И, наконец, тихие, осторожные звуки оркестра.
Люди мешали ей увидеть его. Выше всех, над головами, среди белых тюльпанов и махровых гвоздик, — портрет Юрия, живого, доступного, с улыбкой, тронувшей губы. Таким она несла его в своей памяти, таким он предстал перед ней, и теперь ей было почти все остальное неважно, она пришла к нему и его увидела.