Ваганов выключил бритву, насупился, рогатинка морщин побежала на лоб, застыла.
— Я советую, Дмитрий Ильич, осторожней обращаться с такими выражениями. Вы можете не рассчитать свои силы. Прощаю вам только как отцу… — Он поднялся, принялся натягивать свежую, хрустящую от крахмала сорочку. — Могу повторить, либо обойдем лужу, либо… кто кого первый толкнет… Кстати, Танечка Лезгинцева, будем называть ее по-прежнему, только на первом этапе подняла шум. Сейчас она успокоилась, приведена в норму.
— Не вами ли? — выдавил Ушаков.
— Мной. Я первый ей позвонил. Утешил. Разъяснил. Узнал о том, что она разговаривала с вами и… привела вас к такой растерянности. — Он старательно вывязывал галстук, закрепил золотым прижимом, надел мягкий шерстяной жилет. — Боюсь бронхита. Питер — простудный город. Вам пора собираться. Знаете, что я подумал? Не на девятнадцатом ли мы километре? Дальше Юрий Петрович не сумел, а мы катим и катим, черт возьми. У меня тоже иногда шалят нервы. Поддаваться нельзя. На том свете абсолютная безопасность, никаких неприятностей, а редко кто туда спешит…
В прескверном настроении очутился на перроне Московского вокзала Дмитрий Ильич. Прежней, приподнятой радости от встречи с Ленинградом не было. Все выглядело мрачно. От вагонов несло угарным дымком и перегретой смазкой. Люди, спешившие встречать прибывших, казались излишне учтивыми, а улыбки фальшивыми.
Невесело направился Ушаков к стоянке такси, думая о том, в самом ли деле Бударин забронировал номер или придется унижаться перед администраторами.
Его обогнал Ваганов со своими приятелями, респектабельно одетыми представителями технической элиты, веселыми, с развевающимися шарфами невероятных расцветок и размашистыми жестами.
Из черной машины с желтыми фарами выскочил еще один, приехавший для встречи.
— Ми-илай! — Толстенький, шумливый, он шутовски подкатил к Ваганову. — Здравствуй! — Объятия. — Век тебя не видел, Кирилл! Повернись-ка! Ого, раздобрел, заважничал, столичная бестия! Спасибо, уважил глухую провинцию, обитель великого зодчества!
Дмитрий Ильич не выносил подобного громкоголосого, невесть откуда почерпнутого стиля поведения — ёрничество «бывших мальчиков». Он не стал вслушиваться в дальнейшие дружеские излияния. Ваганов и его приятели сели в машину, громко перекидываясь шутками.
Ушаков поднял воротник, направился к выходу в город в несколько поредевшей толпе.
За ним кто-то шел, не обгоняя его. Даже дыхание слышал, неровное, сдерживаемое. Он замедлил шаги, его не обогнали. Тогда он круто повернулся и лицом к лицу столкнулся с дочерью.
— Ты? — только и сумел вымолвить он внезапно окоченевшими губами.
Она пошла рядом, избегая его взгляда, пряча подбородок в пушистый мех.
— Я не могла поступить иначе, папа. Ты имеешь полное право сердиться. Извини меня…
Дмитрий Ильич еще не мог овладеть собой, заторопился, не отвечая на ее оправдания. Он еще и сам не знал, как поступить, как держаться.
— Я не помешаю тебе, — продолжала она настойчиво и отчужденно. — Остановлюсь у подруги. — Ее голос прозвучал суше. Она отстала.
— У тебя в Ленинграде подруга? — спросил он, подождав. — Что-то я не помню.
— Мама знает, — упрямо ответила Зоя. — Живет на Таврической.
На площади крутилась поземка. Сухой снег шелестел у ног, забирался под пальто.
Усевшись в такси, Дмитрий Ильич почувствовал озноб во всем теле. Машина повернула на Невский. Зоя смотрела через заиндевевшее стекло на неприветливый, серый строй зданий, одинаково мелькавших перед нею. Ей тоже было зябко — не только от мороза. Ей не хотелось огорчать отца, но все же она решила настоять на своем. И это свое личное было для нее всего дороже.
— Попроси остановиться. Я здесь сойду. Вон за той остановкой.
— Ты поедешь со мной.
— Куда?
— В «Асторию».
— Самый лучший отель. — Зоя откинулась на спинку сиденья, щелкнула замком, открывая сумочку.
— И это ты знаешь?
— Немного… — Она посмотрела в зеркальце, поправила волосы. — Я тебя не стесню, папа?
— Меньше, чем свою подругу, — буркнул он, несправедливо приписав ей в уме сотню смертных грехов, возмущенный ее тоном, хладнокровием, этим зеркальцем, манерами зрелой девицы.
— Папа, — она прикоснулась мизинцем к его руке, — Юра… Юрий Петрович был моим другом. Разве ты не приехал бы к своему другу, если бы… — Она не договорила, отняла мизинец, натянула перчатку. — Я постараюсь быть незаметной. Попытаюсь не попадаться ей на глаза.
— Кому ей?
— Его мадам!
— М-да, — протянул Дмитрий Ильич, он тяжело задышал. — Где ты набралась?.. Проглядел, проглядел. Не делает мне чести.