— Нет, не ухожу. Но, как вам прекрасно известно, наша работа не может выполняться без абсолютного взаимопонимания. Как долго адмирал пробудет с нами?
Сэр Джозеф был откровенен:
— Добрую часть года. Если я не утоплю его раньше.
Стивен кивнул, и, после паузы, заметил:
— Ну и, конечно, меня обозлила эта неуклюжая попытка манипулирования: тупой «сапог» убаюкивает предполагаемого двойного агента, рассказывая ему о предпринимаемых шагах, бог ты мой! И я должен был проглотить эту чушь вместе с нарочитым вздором — да это бы не обмануло и мальчишку умеренных умственных способностей! Он ведь сам все это устроил, в меру своего разумения, да? А ссылка на коллег из Министерства — это такой примитивный флотский трюк, верно?
Сэр Джозеф кивнул с тяжелым вздохом.
— Ну конечно, я должен был бы догадаться сразу. Непостижимо, где были мои мозги?! Впрочем, они блуждают где-то уже давно… Взять эту непростительную ошибку с сообщениями Гомеса.
Стивен оставил его в почтовой карете, и этот случай был прекрасно известен сэру Джозефу: классический ляп утомленного перегруженного агента.
— Ну, их же нашли в течение суток, конверты были нетронуты — попытался успокоить Стивена сэр Джозеф. — Никакой беды не приключилось. Но вы, и правда, не в форме. Я говорил бедняге Уоррену, что вояж в Виго сразу после Парижа — это слишком для человеческих сил. Дорогой мой Мэтьюрин, вы утомлены, вы должны простить меня за эти слова, но вы действительно переутомились. Как ваш друг, я вижу вас лучше, чем вы сами. Ваше лицо заострилось, глаза запали, цвет кожи нездоровый. Хотел бы дать вам совет, как врач.
— Ну конечно, — Стивен прощупал свою печень, — не стоит игнорировать свое здоровье. Я бы никогда не сорвался на адмирала, владей я собой в должной степени. Я сейчас принимаю курс лекарства, позволяющего мне как-то перебиваться со дня на день — но ведь это средство сродни Иуде, и, хотя я могу остановиться, когда пожелаю, оно может сыграть со мной дурную шутку. Подозреваю, что именно оно ослабило мой разум в том случае, когда я потерял своего пациента, и это тяжко гнетет меня.
Стивен редко доверялся кому-либо, но к сэру Джозефу он испытывал большую симпатию и не меньшее уважение, и сейчас, терзаемый душевной болью, он спросил:
— Скажите, Блэйн, насколько Диана Вильерс вовлечена в это дело? Вы знаете, как для меня это важно…, вы знаете почему…
— Хотелось бы мне дать простой и ясный ответ, но, говоря по чести, я могу лишь изложить свои впечатления. Я думаю, миссис Уоган в большой степени навязала ей это дело, но миссис Вильерс — не дура, а тайная любовная переписка редко имеет форму полноформатного документа в сорок страниц. Да и поспешный отъезд: скачка четверо суток напролет до Бристоля, шестивесельная шлюпка и двадцать фунтов, обещанные гребцам, если догонят «Сан-Суси», уже поймавшую ветер в проливе Ланди… Это добавляет цветов в картину с нечистой совестью.
Правда, я склонен связывать спешку с мистером Джонсоном, таким образом, это чисто личные мотивы. Хотя, будучи американцем, он не может не интересоваться информацией, весьма ценной для его страны. Мы не обнаружили никакой связи между ним и миссис Уоган, кроме общей знакомой — миссис Вильерс, и, конечно, американских интересов. Ведь, в любом случае, в выигрыше от этой деятельности Соединенные Штаты, не Франция. Миссис Уоган — это их Эфра Бен. Да, Эфра Бен.
— Это распутница прошлого века, писавшая пьесы?
— Нет-нет, Мэтьюрин, вы не о том, — сэр Джозеф был доволен, — вы совершаете распространенную ошибку. Что до ее морали, тут мне сказать нечего, но она была первым и выдающимся среди агентов нашей разведки. Я держал в руках несколько ее сообщений из Антверпена как раз на неделе, когда мы разгребали бумаги Тайного Совета, и они великолепны, Мэтьюрин, просто великолепны! Вообще, красивая женщина с острым умом в разведке незаменима. Она ведь сообщила, что де Рюйтер собирается сжечь наш флот. Правда, ничего так и не было сделано, и корабли сожгли, но сообщение — просто образец отличной работы. Да, да.
Последовала долгая пауза, во время которой Стивен разглядывал сэра Джозефа, задумчиво уставившегося на огонь. Лицо Блэйна, приятное и добродушное, напоминало скорее деревенского джентльмена, чем чиновника, проведшего за письменным столом большую часть своей жизни. На лице бродила дружеская улыбка, но для Стивена было очевидно, что где-то в глубинах разума собеседника формируется мысль: «Если Мэтьюрин становится бесполезен, лучше бы избавиться от него, пока он не совершил ошибку, которая дорого обойдется».
Мысль, несомненно, была обставлена приличествующими сожалениями, дружескими и гуманными, а также благодарностями, и, возможно, содержала пункт, что если вдруг Мэтьюрин поправится, то его с его возможностями, его связями и его несравненным знанием ситуации вполне можно будет вернуть на службу… Но в данных обстоятельствах, из-за многих факторов (в число которых входит и позиция Адмиралтейства) мысль об избавлении от становящегося опасным агента, даже и без оговорок, была бы разумной и уместной для официальной части натуры сэра Джозефа. У хорошо устроенной разведки всегда есть система избавления от тех, чьи лучшие дни миновали, кто оступился — и все еще слишком много знает: либо живодерня той или иной степени жестокости (в зависимости от склонностей шефа), либо временное заточение.