Пульс был ровный — она не притворялась.
— Теперь покажите язык.
Ни одна женщина не сохранит привлекательный вид с широко открытым ртом и высунутым языком — и в груди миссис Уоган была заметна некая внутренняя борьба. Но Стивен употребил весь авторитет врача и язык появился.
— Ну что ж, отличный язык. Я бы сказал, что у вас была отличная, доброкачественная рвота. Можно сколько угодно ругать морскую болезнь, но в эвакуации большого количества дурных жидкостей и грубых масс ей нет равных.
— По правде говоря, сэр, я вообще не болела, так, легкое недомогание. Я несколько раз путешествовала в Америку, и я не нахожу качку невыносимой.
— Тогда, возможно, следует назначить вам слабительное. Пожалуйста, расскажите, какой у вас стул.
Миссис Уоган честно поведала о своем стуле, ибо Стивен обладал не только авторитетом врача, но и особым выражением лица («маска Гиппократа» стала его второй натурой), и этой мрачной маске женщина готова была довериться. Но едва она начала рассказ, он перебил ее, спросив, нет ли у нее причин ожидать беременности? Ее ответ: «Ни в коем случае, сэр» был твердым и хладнокровным. Но в последующей фразе не прозвучало холода:
— Нет, сэр. Если я и в тягости, то только от того, что заперта и обездвижена. Рожать я не собираюсь. И мое желтое лицо, — добавила она с мимолетной улыбкой, — не связано ли с содержанием взаперти? Я не собираюсь учить доктора лечить, сохрани Боже, но если б только вдохнуть свежего воздуха… Я это говорила такому крупному джентльмену, офицеру, я полагаю, он заходил раньше, но…
— Ну, согласитесь, мадам, у капитана военного корабля полно других дел, требующих внимания.
Она потупилась, сложив руки на коленях, и произнесла она с тихой покорностью:
— О да, конечно…
Стивен вышел, довольный собой (его напыщенный, официальный тон — хорошая начальная позиция, с которой будет куда отступать), и отправился в форпик, ныне вычищенный, как никогда ранее.
Пока он любовался форпиком, наверху разверзся пандемониум под названием «команде обедать». Обычный, привычный пандемониум, предваряемый восемью склянками и свистками боцманских дудок. Стивен задержал глубоко возмущенного, но, тем не менее, вежливого помощника тимермана почти на десять минут, рассказывая о своем видении обустройства заключенных, а затем отправился на корму по нижней палубе, освещенной через открытые орудийные порты левого борта. Палубу заполняли более чем три сотни человек команды, рассевшиеся за подвешенными между пушек столами и шумно поглощающие свои два фунта соленой говядины и фунт сухарей на каждого (ибо был вторник).
Матросы вскочили. Офицер на нижней палубе во время обеда — это было немыслимо, невообразимо в любой день, кроме Рождества, и те, кто не знал Стивена, были поражены и взбудоражены. Но многие из команды «Леопарда» либо уже служили с доктором Мэтьюрином, либо слышали о нем от товарищей — как о замечательном человеке, который, однако, выглядит слегка не в себе за пределами лазарета или капитанской каюты, будучи чудовищно невежественным в морских делах. Как кто-то сказал о нем: он же сущий младенец, не отличит орудийный порт от бакборта. Им хвастались перед командами других кораблей, как лучшим врачом, «самым ловким с пилой во всем флоте», но старались спрятать с глаз долой от греха в компании других кораблей.
— Да не беспокойтесь, прошу вас, — выкрикивал он, проходя мимо рядов жующих физиономий, то дружелюбных, то ошеломленных. Он пребывал в мрачных размышлениях, сравнивая миссис Уоган с Дианой Вильерс, и только знакомое лицо вырвало его из этих размышлений — большое, красное, улыбающееся лицо Баррета Бондена, старшины шлюпки Джека Обри, что стоял, покачиваясь в такт движениям судна, держа в руке небольшую ложку.
— Баррет Бонден, что это у тебя? Да сядьте же вы все уже, во имя Господа!
Артель, восемь здоровенных матросов с «поросячьими хвостами» чуть не до пояса и девятый — хилый, штатского вида, дружно опустилась за стол.
— Так это, сэр, кормим Хирепата. Том Дэвис растолок сухарь в бачке, а Джо Плайс смешал его в другом с соком, ну, и я кормлю его маленькой ложечкой, очень маленькой, как вы и велели, Ваша Честь. Киллик принес серебряную чайную ложечку из каюты.
Стивен посмотрел в первый бачок, где обнаружил чуть не фунт растолченных сухарей, и во второй, с еще большим количеством кашицы. Потом посмотрел на Хирепата (которого едва можно было узнать в робе ревизора), чьи глаза с болезненной алчностью следили за ложкой.
— Ладно. Если вы дадите ему третью часть того, что в бачке, а остаток скормите за пять приемов, по одному, скажем, каждые восемь склянок, то вы скорее сделаете из него моряка, чем покойника. На будущее: не так важен размер ложки, как общее количество и консистенция каши.