— Тишина, я говорю, — и его резкий методичный голос долбил и долбил, терзая беспокойную аудиторию, и, наконец, Пуллингс не выдержал.
— Как часто вы пересекали экватор, мистер Грант?
— Дважды, я же говорил, — сбившись, ответил Грант.
— Полагаю, что капитан Обри, должно быть, пересек его бесчисленное количество раз. Не так ли, сэр?
— Не так, — отозвался Джек. — Не совсем так. Не более восемнадцати, поскольку я не думаю правильным учитывать крейсирование в устье Амазонки. Мистер Холс, стаканчик с вами.
— Тем не менее, — сказал Ларкин, штурман, немало выпивший во время утренней вахты — его одурманенный разум все еще дрейфовал в начале рассуждений Гранта, — можно многое сказать и о долготе менее двенадцати градусов.
— Заткнись, — прошептал его сосед, и повисла мертвая тишина, нарушенная посыльным:
— Мистер Мартин просил извинить, но хотел бы видеть доктора, как только это будет удобно.
— Господа, извините меня, — сказал Стивен, сворачивая салфетку. — Надеюсь снова присоединиться к вам перед тем, как подадут сыр, козий сыр с Сантьягу.
— Итак, сэр? — сказал он Мартину в лазарете для заключенных. Мартин не ответил, ткнув пальцем. — Иисус, Мария и Иосиф, — прошептал Стивен.
Все три пациента покрылись багровой сыпью, зловеще темной и необычайно обильной: не осталось никаких сомнений — это тюремная лихорадка, причем самой смертоносной разновидности. Он понял это сразу, как увидел, но для очистки совести проверил остальные симптомы — петехии[18], явственно прощупываемую селезенку, сухой коричневый язык, запекшиеся губы, крайне высокую температуру — налицо имелись все.
— Теперь мы знаем, что это, — выпрямляясь, сказал Стивен. — Мистер Мартин, я уверен, вы вели самые скрупулезные записи: когда мы объединим наши наблюдения, то без сомнения внесем существенный вклад в описание этой болезни. До сегодняшнего дня это был самый примечательный набор аномалий, теперь так убедительно разрешившийся. Немного шпанской мушки, будьте добры: пусть Сомс приготовит три turpentine enemata[19]. И передайте ножницы. — А пациентам, которые теперь почувствовали себя лучше, на английском сказал: — Теперь мы совладаем с корнем зла: не унывайте.
Пациенты улыбнулись: самый сильный из них сказал, что они снова увидят Англию, и ему бы хотелось добыть еще одного зайца на землях мистера Уилсона. Врачи взглянули на него с благодарностью.
Стивен и Мартин испробовали все возможные средства, все известные им способы облегчения страданий: обтирание губкой, холодные обливания, обривание головы, но прогрессирование болезни сменилось от чрезвычайно медленного к чрезвычайно быстрому. Поскольку приближалось время ежедневных учений, Стивен направил записку с просьбой не стрелять из пушек, хотя к этому времени двое больных уже находились в бодрствующей коме с широко распахнутыми глазами, но их сознание было где-то настолько далеко, что никакие пушки никогда их не пробудят. Когда прозвучала команда спустить гамаки, третий впал в бормочущий бред, а когда зажгли огни — в кому.
В лазарете горели лампы, и в блестящих глазах пациентов Стивен прочел крайнее разочарование, потерю доверия и глубокий упрек. Между двумя и четырьмя утра все трое скончались. Они закрыли им глаза, и Стивен приказал санитару с рассветом позвать парусного мастера, после чего лег спать, а пока шел в корму, в свою каюту, то заметил, что корабль не движется: бесчисленные звуки, говорившие о движении, стихли, а плеск воды, обычно проносящийся прямо у него над головой, замер.
Глава 5
«Леопард» потерял северо-восточный пассат на 12 градусах 30 минутах северной широты, намного раньше, чем ожидал Джек. Капитан, как мог, противился чувству горечи, но в настоящее время был вынужден признать факт, что в этом году полоса штиля сместилась на север дальше обычного, и его корабль попал в эту полосу, попал глубоко, до последнего дуновения использовав умирающее дыхание настоящего ветра. День за днем безжизненный корабль с обвисшими парусами лежал, безвольно вращаясь во все стороны. Иногда от беспорядочной бортовой качки большая часть матросов снова страдала от морской болезни, а иногда «Леопард» раскачивался так сильно, что Джек приказывал спустить брам-стеньги прежде, чем те сами отправятся за борт, а иногда лежал неподвижно, и весь день доканывала жара от солнца, скрытого в дымке. Даже в утренние часы было душно, вдоль всего ночного горизонта сверкали молнии, и иногда ночью, но чаще днем, теплый дождь обрушивался сплошной стеной так, что на палубе с трудом можно было дышать, а вода хлестала из шпигатов обоих бортов как из мощного шланга.