— Убежал? — из-за спины раздается голос. В кресле, из которого только что поднялась Маруся, теперь сидит неизвестно откуда взявшийся мужчина. Это тот самый гость, что недавно подходил к гамаку, только сейчас он как будто намного моложе… Гладко выбрит, пшеничные волосы длиннее, чем прежде. Почему-то в сочетании с Оскаром, этот человек начинает кого-то напоминать Марусе.
— Как вас зовут? — спрашивает она. — Кажется, мы с вами встречались, но…
— Не помнишь? — мужчина улыбается. Его улыбка что-то проясняет, вслед за ней в памяти появляется бирюзовый, ужасно тяжелый велосипед «Десна», на котором Маруся проносится мимо идущего навстречу мальчишки, бросив ему короткое «привет!». Такое короткое, что через секунду уже не уверена, что осмелилась на эту дерзость. Услышала ли она такой же короткий смущенный ответ, или это было всего лишь шуткой ветра?
— Олег? Сосед снизу, да?
Гость поднимается и подходит к Марусе.
— Привет.
Он берет её за руку, выводит на веранду… К скамейке, которой совершенно точно здесь еще минуту назад не было. Это скамейка из детства: пять облупившихся деревянных перекладин на ржавых металлических опорах. Вернее, четыре, пятой перекладины давно нет. Дождь затих, но птицы, еще не до конца поверив в это, молчат, и в саду воцаряется абсолютная тишина.
— Но… Почему ты? Почему здесь?
Олег снова меняется, теперь ему не больше шестнадцати. Светлая челка и невыносимо голубые глаза. Таким она, конечно же, помнит его — свою изнуряющую детскую влюбленность, готовую в то лето в любой момент обернуться любовью, с первым же касанием рук, с первым поцелуем, на который они так и не решились…
— Не успели. Ведь ты уехала, помнишь?
— Помню. Почему ты был таким робким?
— Не знаю. Нам же было всего по пятнадцать. Ты была слишком красивой… Совершенно неприступной.
— Мы учились в разных школах, хотя и были соседями, это всё усложняло. Я все думала, думала, и никак не могла придумать, как с тобой заговорить.
— А я после школы выглядывал в окно и как только видел тебя с Оскаром, хватал авоську и бежал за молоком, хлебом или черт знает чем ещё, только потому, что дорога к магазину пересекалась с той, по которой ты всегда выгуливала своего чёрного охранника.
— Но ты проходил мимо, едва подняв на меня глаза! И ни разу не проронил ни слова! Кстати, я первой заговорила с тобой, помнишь? Мне позволила это сделать скорость, на которой я промчалась на велике мимо тебя… Забавно, я ведь тоже потом частенько караулила тебя у окна. Мы оба учились в первую смену, но ты возвращался примерно на двадцать минут позже, ведь моя школа была совсем близко к дому, а тебе нужно было ехать на троллейбусе. Бросив портфель и даже не думая об обеде, я забиралась на подоконник и, не отрываясь, глядела на угол дома, из-за которого ты должен был появиться. Когда ты подходил к подъезду, я выскакивала из двери и бежала вниз по ступенькам, чтобы застать тебя у твоей квартиры, которая была двумя этажами ниже. Как хорошо, что в нашем доме не было лифта! Кстати, тебе не казалось, что мы слишком часто встречались на лестнице, чтобы считать это совпадением?
— Мне было приятно не считать это совпадением.
— Чуть позже мы вступили в новую стадию взаимоотношений, теперь уже запросто обмениваясь «приветами» и чувствовали себя участниками маленького заговора…
— Но поговорить нам с тобой удалось всего лишь раз, первый и последний, перед самым твоим отъездом, помнишь? Мы сидели вот на этой скамейке и мучительно подбирали слова. Ты все окликала Оскара и негодовала, что он так и норовит убежать.
— Потом ты вдруг спросил: «Ты, говорят, уезжаешь?», и я ответила: «Ага». После этого мы совсем не знали, о чем говорить.
— Наверное, потому, что твоё «ага» упало могильной плитой на наше наконец-то проросшее деревце.
— Для меня тогда, во время этого коротенького разговора, всё настоящее, включая тебя, уже было окрашено в цвета прошлого. Предвкушение любви было вытеснено предвкушением взрослой жизни в большом городе, куда я уезжала.
— Я видел это. Ты была уже где-то далеко. А я оставался, не понимая, что же теперь делать с этим отчаянием, с этим оборвавшимся летом.
— Странно, мы оба чувствовали взаимное притяжение, но были так юны, что не умели сделать первый шаг. Ты должен был меня поцеловать! Правда, если бы это случилось, мне было бы гораздо труднее уехать…
Маруся улыбается. Она вдруг видит кисти своих рук такими, какими и не помнит их вовсе: упругими и гладенькими, с обгрызенными до крови ногтями. Руки лежат на острых коленках, прижимая к ним край коротенькой юбки-шестиклинки.