— Это дела не меняет, — не находя нужного тона, пробормотал Стеблин.
— Позвольте, как это «не меняет»? — горячо возразил москвич. — Очень даже меняет. И объясните мне, ради бога, Василий Борисович, почему вы так взъелись на этого Серова?
Стеклышки стеблинских очков сверкнули ледком.
— Не люблю таких людей. Сами не работают и другим мешают.
Ревизор надул пухлые щеки, задержав дыхание, но ничего не сказал, только выдохнул шумно.
«Зеленая стрела» по-прежнему катилась по безлюдной болотистой равнине, пружинившей под колесами Ход машины был мягок и почти бесшумен, словно он плыла по воде. Московский инженер подумал, что это пружинят мощные торфяные пласты.
Лес, из которого они выехали час назад, почему-то опять стал приближаться. Вдали опять поднялась щетина красных сосен, опоясанных изгибистым коленом тихой медленной реки.
— Позвольте, это что же, опять лес? — удивился москвич.
— Опять, — кивнул Хомутов. — Тут во мху такие зыбуны да окошки-колодцы попадаются, что и легонькая лисья лапка не удержится. Вот и едем мы петлями да объездами.
— По-настоящему сказать — загзагом, или опять же вавлоном, — глубокомысленно покрутил в воздухе пальцем Буськин.
— А кто это, не Илья ли Романыч марширует? — поднялся вдруг со скамьи Хомутов, вглядываясь вдаль. — Он и есть!
Московский инженер тоже приподнялся и увидел одинокого человека, с каким-то, казалось, отчаянием шагавшего по мрачной черной равнине под красным вечерним небом. Москвич ощутил внезапно нахлынувшее на него чувство непонятной жалости к этому человеку.
Серов спешил, видимо, к машине, и москвич обернулся, чтобы постучать в крышку кабины. Но шофер уже останавливал машину. Через минуту к ней подошел Серов.
— Садитесь сюда, Илья Романыч, в кабину, — распахнул шофер дверцу.
— Спасибо, Вася, наверху кругозор шире, — улыбнулся Серов и тяжело, но ловко вскинул в кузов свое тело.
Люди тотчас задвигались, потеснились — и рядом с Хомутовым освободилось место. Старик похлопал по скамье ладонью.
— Садись, Илья Романыч. Втискивайся.
Серов поблагодарил и сел. Потом молча кивком головы и улыбкой поздоровался со знакомыми.
Москвич искоса осторожно принялся разглядывать его. Во внешности Серова не было ничего примечательного. Чуть скуластое, задубевшее от ветра и солнца, лицо, толстый русский нос и серые глаза с тяжелым, медленным взглядом. Но все же это ничем не примечательное лицо понравилось москвичу. Он мысленно назвал его «думающим лицом».
— Не в город ли за лекарством, борони бог, собрался? Не плохо ли опять с Марьей Егоровной? — участливо спросил Хомутов.
— Благодарствую, жена здорова. Комары-то кончились. А я хочу тут… — он замялся и конфузливо докончил: — Хочу тут одно болотце осмотреть. Микрорельеф там очень интересный.
Голос у него был глухой, невыразительный и замедленный, словно усталый. Он, видимо, и в самом дело устал. Привалившись к борту широкой сутулой спином, он полузакрыл глаза.
— Извините, Илья Романович, за бесцеремонность, — дружелюбно обратился московский ревизор к Серову. — Не разрешите ли задать вам несколько вопросов? Поверьте, это не пустое любопытство.
Веки Серова раскрылись шире, и он сел прямо.
— Вы, кажется, московский ревизор?
— Да, главный инженер главка Жданович.
— Серов, — приподнял Илья Романович над седой курчавой головой старенькую выгоревшую кепочку. — Спрашивайте.
— Вы действительно верите, что потенциал этих торфов огромен?
Серов молчал, настороженно глядя на Ждановича, и ответил медленно, нехотя:
— Не только верю, а точно знаю. Огромен? Эти смотря с каким масштабом подходить.
— Ну, например, с масштабом Шатуры.
Серов покачал головой.
— Нет, конечно, это не Шатура. Но два-три ближайших района с их городами, и конечно, с их промышленностью можно насытить энергией по горло. В это я твердо верю! Что вы еще хотели бы узнать от меня? Впрочем, знаю. Не раз уже слышал этот вопрос.
Он заговорил торопливо и горячо, глядя прямо в глаза Ждановича, и тот не решался отвести свой взгляд.
— Отвечу и на этот вопрос. Вы бывали в глубине здешних районов? Бывали? Значит, видели, что темновато еще живет наша глубинка. Только в рассказах иных наших неумных писателей электричество горит обязательно в каждом колхозе. Писать о колхозе без электричества они считают просто неприличным. Есть, правда, кое-где движки и микроскопические гидрушки. Освещают они колхозную жизнь еле-еле, вполнакала, но и тех далеко не достаточно. А во многих и многих деревнях горит еще керосиновая семилинейка с треснувшим и залепленным бумагой «пузырем». А не подвезет сельпо керосину — и коптилка-маслянка в ход идет. Тоскливая картинка! Видимость в радиусе полметра, к потолку тянется витой шнурочек копоти, по углам густые тени шевелятся…