Хотя дома снова спрятались за деревьями, Тедди мог разглядеть пока неясные очертания конической башни, а затем и жесткие прямые углы старого форта, как ему показалось.
— Но должны ли мы отбросить наше прошлое, дабы обеспечить себе будущее? — Чак выкинул окурок в морскую пену. — Вот в чем вопрос. Скажи мне, Тедди, что ты теряешь, подметая пол? Правильно: пыль. Крошки, привлекающие муравьев. А как насчет серьги, которую она потеряла? Считать ее тоже мусором?
— Кто это «она»? И откуда «она» вдруг взялась, Чак?
— В каждой истории присутствует она. Разве нет?
Вой мотора сменил тональность, палуба дернулась под ногами, и, по мере того как паром стал заходить с западной стороны острова, обрисовались очертания форта на вершине южной скалы. Пушки отсутствовали, но орудийные башни хорошо просматривались. Земля простиралась до подножия холмов позади форта, и где-то там, подумал Тедди, сливаясь с пейзажем, высятся стены, а за утесами западного побережья должна находиться больница «Эшклиф».
— У тебя есть девушка, Тедди? — спросил Чак. — Или ты женат?
— Был. — Тедди увидел картинку: на него, обернувшись, смотрит Долорес во время их медового месяца, ее подбородок почти касается голого плеча, и видно, как играют плечевые мышцы. — Она умерла.
Чак отстранился от перил, шея его порозовела.
— О господи.
— Да ладно, — сказал Тедди.
— Нет, нет. — Чак протестующе поднял перед собой ладонь. — Как же… я ведь про это слышал. Не понимаю, как я мог забыть. Это случилось пару лет назад, да?
Тедди кивнул.
— Господи, Тедди. Я чувствую себя идиотом. Правда. Извини.
Новая картинка перед глазами, Долорес со спины: что-то напевая, она уходит по коридору в его старой армейской рубашке, а потом сворачивает в кухню, а на него обрушивается знакомая тяжесть. Чего бы только он сейчас не сделал — даже поплавал бы в этой воде, — только бы не говорить о Долорес, о том, как тридцать один год она жила на этой земле и вдруг — пуфф! Исчезла, словно и не существовала. Утром, когда он уходил на работу, была. А вечером, когда вернулся, уже нет.
Но это как со шрамом Чака — история, которую надо рассказать, чтобы двигаться дальше, иначе она будет постоянно между ними возникать. Как? Где? Почему?
Долорес ушла два года назад, но в его снах она неизменно оживала, а по утрам ему иной раз казалось, что она хлопочет на кухне или пьет свой кофе на крыльце их многоквартирного дома в Баттонвуде. Мозг играл с ним злые шутки, что правда, то правда, однако Тедди давно свыкся с этой логикой — в конце концов, пробуждение сродни появлению на свет. Ты вылезал на поверхность, не имея за спиной никакого шлейфа, и потом еще долго моргал и зевал, собирая по крупицам свое прошлое и складывая осколки в хронологическом порядке, прежде чем храбро войти в настоящее.
Куда жесточе были ассоциации с женой, которые вроде бы алогичный перечень предметов или свойств мог вызвать в его голове в одно мгновение, подобно вспыхнувшей спичке. Поди угадай, что окажется провокацией в следующий раз: солонка на столе, походка незнакомки на оживленной улице, бутылка кока-колы, след губной помады на стакане, декоративная подушка?
Но из всех спусковых механизмов ни один не выглядел менее логичным, если говорить о смысловых ассоциациях, и не разил больнее, если иметь в виду эффект воздействия, чем вода, — текущая из крана, барабанящая с небес, в виде лужи на тротуаре или, как сейчас, раскинувшаяся на многие мили вокруг.
— В нашем жилом доме случился пожар, — начал Тедди. — Я был на работе. Четыре человека погибли. Включая ее. От дыма, Чак, не от огня. Так что боли перед смертью не было. Страх? Наверно. Но не боль. Это важно.
Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой.
— Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… — Он чувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: — Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?
Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром — ушел в воспоминания.
— Так уж повелось, — выдохнул Тедди.
— Ну да, — не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.