– Так, значит, ты его не видела? – с неубедительным убеждением спросила Рита.
– Господи, где же он может быть? – я вопрошала у себя, у Риты, у никого и, не услышав ответа, извинилась и положила трубку.
“Он позвонит, он обязательно позвонит”.
И тут же отчаялась, сделав вывод, что, не позвонив в течении этих трех дней, не позвонит уже никогда.
Впервые за все время нашего знакомства я поняла, что мои представления о нем, как о ребенке терпеливом, все понимающем, поколебимы. Я фиксировала всю себя на собственных ощущениях и ни разу не подумала о том, что он, возможно, также страдает, испытывает тоску и желание.
Этот день я просуществовала как зверь, впервые посаженный в клетку. Какая-то неведомая, разрастающаяся во мне сила порывалась меня встряхнуть, выбросить на улицу и заставить куда-то бежать, кого-то спасать. Каждая минута длилась невыносимо долго, почти бесконечно. С трудом дожив до одиннадцати часов вечера и бросив тоскливый взгляд на душную бессонную постель, я погрузила ступни в новые (бессовестно красивые) лакированные туфли.
– Ты далеко? – миролюбиво поинтересовался голос из комнаты.
– Подышать… Душно очень…
Сутулясь от вины и отчаяния, я вышла из бессмысленно красивой клетки в бессмысленный мир. Но и здесь, не найдя свободы, душа маялась, словно в тесном коконе. Алешки нет со мной, но он во всем: в ветвистых волнах деревьев, в жестоком молчании темного неба, в сытой уютности звезд – окошек, в светло-серой истоптанной траве (прячущей след ребенка-бродяги).
Я истязала себя мыслью, что сейчас отправляюсь на мягкую чистую постель, погружу свое тело в розовый шелк, а пятнадцатилетний голодный ребенок до утра будет, возможно, вдыхать пыль вонючего подвала, просыпаясь каждый час от тоски и жалости к себе. Видимо, переизбыток уничтожающей печали несколько отрезвил мой разум, подвигнув, наконец, практически подойти к решению проблемы. К тому же, если скоро мальчишка не отыщется, у меня будет серьезные неприятности. Не думаю, что его родные станут долго бездействовать, находясь отнюдь не в спокойном состоянии духа. Я поднялась на свой этаж, уходя от обрисованных себе самой неприятностей или, наоборот, приближаясь к ним.
Значит, так. Мальчик, которому пятнадцать лет, ушел из дома, обиженный родителями. Так в их возрасте случается, ведь почти каждое веское замечание, ставящее под сомнение самостоятельную значимость, интерпретируется как непростительная обида. Ушел неизвестно в каком направлении. Родители в милицию обращаться не хотят, так как… (потом придумаю, почему). Мать обратилась за помощью к Рите, а Рита – ко мне (как к жене милиционера). Все просто.
Так я и обставила ситуацию перед мужем, не пасуя перед обманом ради святой помощи заблудшему ребенку.
Впрочем, и ни тени сомнения не проскользнуло на его лице, но в ответе слышалась малодейственная посильность. Однако уже на другой день он позвонил с работы и поинтересовался, знаю ли я, как выглядит подросток. Я насторожилась, расположенная возрадоваться… и потом рухнула в шоковый омут. Недалеко от города мальчик, предположительно пятнадцати – семнадцати лет, светловолосый, попал под колеса грузовика. Сквозь адреналиновую суету сердца туго прорвался мой собственный голос, называющий фамилию. Затем волна ужаса, горячее, почти маниакальное желание сделать невозможное там, где и оно уже невозможно, выплеснула меня на улицу, швырнула в машину с заплаканными стеклами и долго мешала установить ногу на нужную педаль. Отрезок моего безвременного движения к месту аварии память вычеркнула из настоящего. Я сразу оказалась в том месте, куда бессмысленно стремилась, где ждал меня жестокий хаос: желтый, неуместно яркий автомобиль с несимметрично раскрытыми, словно застигнутыми врасплох, дверцами; осколки стекла на мокром асфальте; не перестающая выть скорая, тревожно закрывающая задние двери за чем-то холмисто белым, лежащим на носилках; дворники на моем стекле, сметающие мутные слезы. Все это вместе составляло какую-то мрачную сложную загадку, которую предстояло разгадать. Скорая, взвыв, пронеслась мимо. Моя машина стояла на обочине с работающим двигателем, а я не знала, что нужно делать. Наконец, так и не разобравшись в противоречивых мыслях, развернула автомобиль и тронулась вслед за белым призраком.
Совершенно непонятно, зачем жизнь сначала дает лишний кусок, затем его отнимает.
Знакомая женская фигура чуть сгорбленная, комкающая в руке платок, не вселила в меня чувства вины и страха. Все заполнила незваная боль. Следующий временной шаг стал нестерпимо болезненным, словно дважды провели лезвием по ране. В квадрате пустынного коридора показался человек в белом, и женщина покачиваясь пошла к нему навстречу, с каждым метром замедляя шаг. И вдруг вскрикнула, и затряслась в несмирении, услышав его усталый, как будто изолированный от всего живого, голос. Человек в белом погладил ее плечо и бесшумно удалился за белую дверь. А где-то за другой белой дверью медицинские сестры прятали под крахмальный саван уже не видящие ничего глаза и колышущееся беззащитное тело катили к выходу санитарам…