– Мария Игоревна, простите за все, пожалуйста, – спешит произнести, словно боится, что ему помешают. Моя душа поет и плачет, а я молчу, не в состоянии найти нужные слова. Алешка опускает глаза, видимо, принимая мое молчание за подтверждение обиды.
– После того, что случилось, я… Мне было стыдно вам позвонить.
– Алеша, – я стараюсь удержать с невольной хрипотцой голос от нервозного колебания, – Алексей, ты должен вернуться домой.
Возражение стремится в ответ раньше, чем завершаются мои слова.
– Как я могу вернуться? Там меня не понимают.
Я слышу его и хорошо, и плохо. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не согнуть колени и не коснуться губами и этой грязной ладошки, и этой бронзовой живой ниточки, дразнящей из-под связанных узлом мятых концов рубашки.
– Но своим поступком ты вызовешь ещё большее непонимание.
Мой голос дрожит и рвется как паутинка, вопреки моим стараниям говорить твердо. Кажется, легкий порыв августовского ветра унесет его в стаю безмятежных облаков.
Мы не можем не знать и не чувствовать, как опутываем друг друга незримыми нитями, создавая виток за витком и уменьшая возможность освободиться из причудливых, сотворенных нами самими, коконов.
Объятья – не только есть само телесное сближение. Оно и жажда этого сближения, и мгновенья ожидания…
– Я и сам все это знаю. Но теперь мне почему-то это совершенно безразлично. Я понял только одно: я не могу жить, пока вас люблю.
Невидимый музыкант, рассыпающий музыку вокруг нас, неожиданно умолк. Слова, которые столько раз я прокручивала в своем воображении, ловя их беззвучную блажь, отозвались вдруг в яви диссонансом. И я поняла, в чем состоит моя внезапная тревога: забавная чувственная игра вдруг невыгодно вросла в мою реальность. Желая когда-то смягчить жар первых любовных впечатлений, я разожгла их еще ярче. И произошло нечто такое, что будто нарушило герметичность романтической обители моих чувств.
– Ты должен вернуться домой, – я держусь одной фразы, словно ступая по узкому мостику, боюсь оступиться. Понимаю, что если оступлюсь, то есть дам слабинку ему и себе, то выбраться назад будет уже трудно.
– Нет, не должен. Я ничего не должен.
– Должен, потому что ты ещё ребенок. Несовершеннолетний ребенок.
– Я не ребенок! Почему вы изменили отношение ко мне?
– Не в этом дело (избегаю его имени). Именно потому, что ты мне не безразличен, я прошу тебя не делать больше глупостей. Вернись домой. Все будет как прежде.
На последней фразе я осеклась. Надо быть безумным, чтобы обещать такое. Умный ребенок заметил мою осечку. Сгорбился, судорожно сглотнул и, чуть пряча назад, сжал ладони в кулаки. На этом месте я ждала все ещё граничащего с упрямством, детского неповиновения. Но мое сердце дрогнуло, щемящей тоской отозвавшись на его тихий поникший голос:
– Не гони меня…
Я возненавидела паузу, что безветренным чужим любопытством повисла между нами.
– Пожалуйста, я хочу остаться с вами. Чем больше вы гоните меня, тем сильнее я боюсь разлуки. Я хочу остаться с вами. Я не могу без вас.
– Это невозможно, – молю тихо-тихо, с трудом вынося ненужное мне событие.
– Почему?
– Это невозможно. Я тоже привязалась к тебе, но это невозможно. Ты должен понять.
– Но мне было так плохо.
– Ты пугаешь меня своим упрямством. Ты должен послушаться.
– Если так, то я не хочу жить.
И видя, как я замерла, повторил свои слова с большей угрозой:
– Я не хочу больше жи…
Пощечина оборвала страшное заключение. Я ударила его. Ударила по лицу, к юной нежности которого всего несколько минут назад жаждала прижаться.
Алешка даже не вздрогнул. Колючим взглядом сверлил меня исподлобья. Пока я соображала, что виноватая во всем сама, наказала родное доверчивое существо, Алешка сорвался с места и ринулся прочь. Я несколько раз тревожно позвала его, но он не вернулся. Всхлипнув, я присела на краешек лениво скрипнувшей карусели. Выходило так, что я все время бессовестно утоляла свои желания, вытягивая мальчишку на свидания для собственного ублажения. А теперь, когда подобное успокоение требуется его чувствам, я ставлю точку. Ставлю там, где опять же выгодно мне. Мораль в выигрыше. Общество устроено так, что не позволит исключения из правил, не позволит лишнего изгиба в своей структуре. Однако, эта нелепо поставленная точка не навела порядка в моей жизни, а напротив, перечеркнула то, что заполняло ее смыслом. Я словно удалила ненужное ответвление на садовом дереве, и оно теперь обречено засохнуть.
Я несколько часов бродила по городу, выбирая безлюдные дворы и не зная, что или кого хочу отыскать в тени многосмысленного дня. Купила штучно две сигареты и выкурила тут же одну за другой, бросив было полгода тому назад эту привычку. Людям курящим всегда кажется, что вкус горьковатого дыма несколько смягчает, анестезирует тяжелые раздумья. Прогуляв обеденное время (надеюсь, муж сообразил что-нибудь на обед), запыленная предгрозовым ветром, я возвратилась домой. Скинув одежду, забралась под баюкающий душ. Сердце мое заходилось от противоречивых чувств, а голова кипела от противоречивых мыслей. Мое бренное тело существовало в мире дочки и мужа, а чувства почти без остатка перекочевали в Алешкин мир, как лунная атмосфера – к поверхности земли. И все же, что нужно моим бряцающим неугомонными колокольчиками чувствам, понять я никак не могла. Да, я хочу владеть Алешкой, хочу. Хочу тешить свою душу, не желающую покоя, хочу. И то, что Алешка в меня влюблен, балует мое самолюбие. И, конечно, я его люблю. Девчоночью влюбленностью. И неутоленность испытываю, и утолить её хочу, хочу. Но так чтобы при этом не треснул фундамент моей устоявшейся жизни. Зачем мне нужна головоломка о капитальных ремонтах? Ах, не до ремонтов мне сейчас, в самый жаркий момент разгоревшейся страсти! Что там за неразгаданной тайной, за закрытыми кулисами, за отзвучавшей увертюрой?