Нерешительно, словно впервые, обнимаю его за плечи и, наконец, начинаю отвечать на поцелуи. Мои губы все мягче, все отзывчивей, и его – осторожные и смелые им в ответ…
Удивительно, что не до, не после, а именно в кульминационный момент сквозь сладко-мертвый сон разума блеснувшая на мгновенье трезвая мысль отмечает неизменность факта.
Мои руки то сжимают со страстной нежностью маленькие сильные плечи, то черпают золотистое сенце волос, то соскальзывают на загорелую шелковую шею, подушечками пальцев стремясь за воротник. А где-то внизу упругий холмик упирается в самую сердцевину моей плоти.
Теперь я более чем хорошо понимаю несчастного счастливца Гумберта, который столько времени терпеливо сносил пытку неукротимой страсти.
Сорвав первый поцелуй, прячу горячие щеки на Алешкиной груди, и он отвечает мне сладко стонущим выдохом. Сквозь одежду я впитываю первые порывы юного сердца. Мои губы горят от желания коснуться молочной кожи, и оторванные от сознания пальцы… освобождают две верхние пуговицы его рубашки от петель. На третьей я замираю… Алешка сначала замирает вместе со мной, почти остановив дыхание, а потом медленно, очень медленно скользит ладонью под мою одежду. Со слабым сопротивлением я ловлю его ладонь, лишь на мгновенье останавливая ее движение. Его губы снова отправляются в путешествие, и я слегка сдерживаю их порыв, пытаясь выкрасть хоть каплю времени для попытки обдумать следующий шаг. Наконец, убедившись в бесполезности разумного подхода, отдаю роковому любовнику жар своих губ…
Алешка стонет, обжигая ладони о мою кожу, и я впиваюсь зубами в его губы, словно мщу за собственное бессилие и неспособность остановиться.
Молю, не судите. Быть может, нет на земле пытки суровей, чем обман физической природы человека. Кто возьмется судить, что такое это наслаждение – наказание или дар?
Мы в плену друг у друга, а наша близость – единственная награда перед неизбежной разлукой. Страстно, нежно, бережно, обреченно мы сжимаем наши объятья, все больше приближаясь к краю пропасти.
Вдруг с шумом распахивается балконная дверь, вздымая парусом занавеску. Врывается в комнату грозовая синева, а вместе с ней призрачные фигуры моего мужа и дочки. Они проходят сквозь меня, что-то внутри подламывая, и вздрогнув я отстраняюсь от опасного края.
Уже закрыта дверь в шумную синеву, и где-то не в нашем круге капли выстукивают холодный танец, но я не спешу отойти от окна, боясь вдуматься в происходящее. Я знаю, что пожалею о случившемся, не могу не пожалеть. Возможно, возненавижу себя за неразумную чувственность, но никогда не отвечу на вопрос, что нужно ценить выше: настоящий миг или рационально устроенное будущее.
– Алеша…
Шум дождя становится неритмичным.
– Алеша, ты умный человек и, наверняка, уже понял, что будущего у нас с тобой нет.
Я смотрю на то, как за окном извиваются листья от бичующих струй, но вся сущность настоящего концентрируется за моей спиной.
– Вот так однажды выясняется, насколько я труслив…
– О чем ты?
Мой взгляд возвращается к нему. Он сидит на краю дивана. Сидит как-то тяжело, по-мужски, подавшись вперед. В глазах печальное ожидание конца. Если бы я имела всецелое право на этого мальчишку, я бросилась бы к нему и обняла с неистовой нежностью. Но я стою недвижимо и всего лишь лицезрю его боль.
– Я боюсь…Я боюсь остаться без вас…
– Ну почему же, мы всегда будем…
– Друзьями? – обрывает он мои жалкие утешения. – Мы уже не сможем ими быть.
Я не осмелилась в ответ солгать.
– Да я все понимаю, – грустно продолжает ребенок-мужчина, – вы не думайте, что я эгоист. Я понимаю, что мне придется вернуться домой. Я также знаю, что сначала был интересен вам, а теперь становлюсь обузой. Все правильно – у вас своя жизнь. В тот вечер, такой ужасный, такой… (он не находит подходящего слова), когда с вами случилось… по вине моей сестры, я вдруг понял, что вы для меня еще дороже, чем я думал, и что подобного в жизни может больше не быть. Вы начнете сейчас возражать и говорить, как моя мама, что все у меня впереди. А мне не нужно потом, мне нужно сейчас.
– Что ты хочешь от меня?
– А разве вы знали, что хотите от меня?
Я молчу, укрощенная правдой.
– Ты тоже очень мне дорог. Но поверь, в нашем разрыве нет ничего трагичного. Просто у наших отношений не будет заката, не будет старости. Ты никогда не пытался придумать продолжение истории Ромео и Джульетты, если бы они остались живы?
Алешка горько усмехается. Под убедительным (как мне кажется) сравнением я старалась скрыть желание его утешить, и Алешка это понял.