Крепость, за три дня выросшая вокруг Ладыжинского детинца, была прекрасна. Двое ворот, четыре стройных башни с бойницами, широкий ров, отводящий течение Буга так, что город оказывался на острове, аккуратный наборный мост через текучую воду — поутру ни моста, ни рва ещё не было. Чтобы держать оборону такой махины по всем правилам тактики нужно было не меньше сотни бойцов… ну положим, горожанам можно дать луки, а под защиту белокаменных стен люд потянется быстро. Бог ты мой, с такой крепостью можно вправду собирать вотчину, кормить большую дружину и не бояться ни половца ни голодного степняка. И палаты поставить каменные и церковь и мастеровых завести и сыну — а Янка непременнейше родит сына — оставить в наследство богатый и крепкий город. И на степь выйти с развёрнутым стягом и отправиться в Константинополь за богатой добычей и тысяча воинов за плечами «Бо-рис! Бо-рис!»…
— Борис Романович, всё по твоему слову, — невесть откуда появившийся Волх обвёл широким жестом руки могучие стены — вот тебе кремль Ладыжинский. Ни огонь ни вода ни железо ни дерево не возьмут крепость. Только ложь и обман сокрушат здесь врата, запомни князь! Только ложь и обман!!!
Князь увидел, как зашептались дружинники, как холоп дал подзатыльник мальчишке — запоминай.
— Только ложь и обман. Запомню и детям своим заповедаю. Благодарствую за труд, Волх и принимаю виру, нет больше между нами обид.
— А теперь пойдём со мной, князь Ладыжинский. Твою землю я уже видел, взгляни напоследок и на моё княжество. Только не обессудь — я тебе глаза завяжу.
Борис услышал, как загудела дружина — точь-в-точь пчёлы, почуяв медведя у борти, — и кивнул Давыду Путятичу: уводи гридней. Волх ждал. Когда последний человек скрылся за воротами, он достал из кармана синюю ленту. Князь бесстрашно подставил лицо. Сперва ему показалось, что он потеряет зрение — прикосновение ткани было острым, болезненным. Волх сильно взял князя за руку и повёл — как ребёнка или слепца. «Так должно быть, водили князя Василька, ослеплённого братьями» — подумалось вдруг Борису. На какое-то время он сосредоточился на простых мелочах — как идти, как поставить ногу, что на дороге — корень, грязь, камень. Ощущения обострились — он чувствовал каждую шишку, ветку, неровность почвы, еловую лапу у плеча, мягкий листок берёзы, коснувшийся щеки, хлопанье птичьих крыльев над головой. Тёплый, яблочный ветер коснулся его лица. Из-под ног порскнула зазевавшаяся лягушка. Запищала мелкая птаха в кустах. Кто-то грузный заворочался в чаще леса. Засмеялся серебряный малый ручей. Заблестели первые звёзды на чистом небе… Князь почувствовал, что видит сквозь тонкую ткань, видит даже яснее, чем днём при свете. Они были в берёзовой роще, стволы светились, землю словно покрыло жемчугом… да нет же, это стайки подснежников рассыпались по траве. А над цветами, не касаясь босыми ногами земли, кружили девушки в белых летниках и рубахах, вели неспешно свой хоровод. Князь видел, как шевелятся губы берегинь, как собирается песня:
…Ай, лёли-лели, Гуси летели, За море сине Весну уносили. Ай, лели-лёли, Волки на воле Пастуха рвали, Овец воровали. Ай, лёли-лели, Девицы пели, Кругом ходили, Весну проводили…— Смотри князь, — громыхнул голос Волха, — смотри, когда ещё такое узришь.
У берега Сальницы в карауле стояли тени — молодой гридень в порубленном шлеме и пробитой кольчуге, старик с топором и юная женщина с вилами. Они беззвучно поклонились Борису, не сходя с места. Не долго думая, князь ответил им поклоном.
— Это бродяники, князь. Давно, ещё до варягов они здесь живьём жили. Пришли булгары, пожгли деревню, весь род побили. Почитай все мёртвые в ирий поднялись, а эти слишком ненавидели, когда гибли. Вот и остались сторожами. Если враг к Ладыжину приступит — они его заводить будут в трясины и реки на пути разливать… Ты смотри, смотри.