Не прошло и двух суток, как в хижину Оса явился незнакомец — огромный моряк с лицом загорелым и сильным. «Я Эгер, брат Астьольда. Я слышал — ты говорил, как погиб мой брат. Приходи говорить в таверну, чтобы все слышали. Я заплачу». Бросил на стол золотой — полновесный, с профилем позапрошлого короля — и захлопнул за собой дверь.
…Чужаков, что суют свой нос в дела портовой шпаны, случается, режут или запросто топят в нужнике. Ос понимал, что рискует, и до сумерек маялся, как поступить. Наконец плюнул в угол, сменил рубаху и вышел. Хуже не станет — некуда.
В «Кабестане» было полно народу. Хозяин вертелся угрем, безуспешно пытаясь уследить за всеми монетками, кружками и скандалами, две служанки сбивались с ног. Китобои, контрабандисты, военные моряки в синем, голоплечие грузчики, пестрые девки и красивые, злые рыбачки с артелей — все хотели холодного пива, горячей, только с плиты, рыбы, свежих лепешек с луком, отдыха и веселья. Ос ввинтился в толпу и не без труда пробился к стойке. Бросил монету, не глядя: вина, гретого, как положено — говорить буду. Его трясло. Вино — теплое, сладкое, пряное — прибавило сил. Как положено, кружку об пол, требуя тишины. И — с богом…
…Следи за рыбой, капитан, С иззубренной спиной. Стальная рыба, капитан, Идет на плоть войной. Держи смелее, капитан, Судьбу за рукоять. Кому сегодня, капитан, Дырой в груди зиять?…За минуту тишины после Ос успел прожить жизнь. Прижавшись спиною к стойке, он ждал. Удар клинка под левый сосок, опивки пива в лицо, свист и гогот трактирной швали… Эгер раздвинул толпу, подошел, тяжело обнял Оса. «Спасибо, парень. Я видел брата». Незнакомый моряк перегнулся через перила «Врешь, паскуда, не так все было». Сразу несколько голосов воспротивилось «Говорил верно». Компания контрабандистов уже играла ножами, мол, не замай правду, но переливчатый свист «Космачи в доках!!!» перебил свару. Ос утер мокрый лоб. Дар прорвало. Он — стал.
Пушкари с «Катрионы» увели его от облавы, выдавая за юнгу, бежавшего с корабля. Звали пить, но Ос отказался напрочь. Эту ночь он хотел пережить один. Стены мертвого бастиона были мокры, пальцы заледенели. Дважды Ос мог сорваться, но ему повезло. Он поднялся на крохотную площадку, где любил отдыхать мальчишкой. Встал, раскинул руки, поднял лицо к луне. Небо застыло синью. Еще несколько дней, и бури заставят его кипеть. Море дышало мерно и гулко. Город с его соборами и заводами, мостами и перекрестками, колодцами и дворцами, спал и кричал во сне. Ос смотрел. Мир простерся у ног и он, словоплет из квартала рыжих, был его властелином.
Зиму Ос провел в городе, изменив кораблям и бурям. Горсти монет от Эгера хватило на комнатушку в мансарде, чернила, бумагу и книги. Книги были важнее всего. В прежней жизни Ос читал лишь священные свитки да газеты, в которые заворачивали селедку торговки. Через месяц Ос понял свое невежество. Через три — решил, что прочел достаточно: стихотворцы не голодали, не спали с портовыми шлюхами и не видели пламени в окнах собственного жилища. Они были сыты, эти чванные короли слова, и писали для сытых и беззаботных. А кто будет говорить для матросов и рыбаков, для портовых грузчиков и контрабандистов, для их гордых, отважных и нежных подруг?
Длились ночи. Под шум ветров Ос раскладывал строки, воспевая удачу на острие гарпуна и прелесть розовых щек рыбачек. Время шло, и стихи перестали умещаться в тетради. На исходе весны Ос пришел говорить в «Кабестан». …И никто его не услышал. Моряки пожимали плечами, служанки хихикали, старый Бу недовольно тер кружки, а после шепнул, мол, шел бы ты прочь, приятель. Ос метался и пробовал снова — в ресторации, в «Бочке», на рыночной площади — без толку. Наконец, обозленный и трезвый, он по новой сказал в «Кабестане» балладу на смерть Астьольда — и добыл себе ужин, выпивку и восторг ненасытной публики. Оборотный знак дара — говоришь только то, во что веришь.
Вторая баллада сложилась в тот день, когда на глазах у Оса китиха утопила гарпунерскую шкуну. Третья — после очередной облавы… Когда штабс-поручик из благородных пришел к верному стихоплету, Оса уже узнавали в доках.