…По весенней распутице полк тащил свои пушки к мостам через реку О. Лошади надрывались, солдаты впрягались в хомут и перли чугунные туши, словно плуги по первой пахоте. Клочья зелени, просинь неба, холод талой воды, запах дыма и пота и влажной сонной земли. Черный бок котелка и зернистая россыпь каши, капелька желтого жира в душистой крупяной ямке, пересохшая, хрусткая корка черного хлеба и податливый мякиш, пятигранный узор деревянной ложки. Птичьи перья у подножия жухлой березы, нежность пуха в растоптанной глине. Свежий, яркий листочек тополя на янтарной чешуйке почки. Гулкий, теплый металл орудийного бока. Вскрытый вовремя чирей, заживающий гладким тугим рубцом. Счастье лечь и врастать всем измученным телом в землю, ощущая, как соки жизни поднимаются вверх, к корням. Будто войны и нет вовсе.
Дар вернулся к нему неожиданно. Ос проснулся от канонады и понял, что пустота из души ушла. В этот день мост пытались форсировать дважды, полк отбился, но потерял почти всех лошадей. Стало ясно: если утром не дадут подкреплений, то солдаты полягут костьми в красной глине пологого берега. Умирать не хотелось. Совсем. Молодой офицер растерялся, он не знал, что сказать, а солдаты роптали. Пробегало уже шепотком — бросить пушки и уходить лесами, отыскался охотник местный, обещал провести. Ели пшенку, косились хмуро, курили, смотрели в небо. За плечами ждал Город Солнца.
Вместо гретого вина с пряностями была теплая водка из мятой фляги. Ос поднялся на бруствер и говорил, пока не сорвал себе глотку. О серебряных рыбах и гордых парусниках, об отваге, любви и смерти. Его слушали молча, Ос не видел в темноте лиц. Но дыханье людей было слитно. Страх ушел. Долг остался.
Ос спустился в окоп. Он увидел: солдаты готовятся к бою. Собирают адреса, письма — если кто выживет, пусть известит семью. Просят прощения друг у друга. Проверяют оружие. Офицер с жалким лицом подошел пожать Осу руку. Он смущался и прятал глаза, но пожатие было крепким. Этот не подведет. Ос расстелил одеяло у пушки — захотелось поспать перед боем. Он еще не успел задремать, когда пришла женщина.
Рыжая, как и Ос, крепконогая, полногрудая, из орудийной обслуги. Ос не помнил, как звать ее, а она не сказала. Отвела его за батарею, к опушке леса, бросила в грязь шинель и легла. Ос не думал, что примет ее подарок, когда тело напомнило о себе жадной болью. Они были под небом, как два зверька, прогрызаясь друг в друга от неизбежного. Материнской утробой, отцовской ладонью, защитой от всякого зла, веревкой над пропастью — спасен, пока держишь ее в руках. Ярость бедер, тугой сосок, запах женщины, семени, жизни… После она поцеловала его в грудь и на мгновение задремала — так падают в сон утомленные дети. Они вернулись в окопы порознь.
Ос не мог больше спать, он сидел у огня до света. Баллада о женщине — первая за чертову пропасть лет — намечалась живыми строчками, но сложиться не успевала. На рассвете броневики имперцев подобрались к мосту. Никто не думал, что дело обернется так быстро. С того берега рухнул шквальный огонь, бросил в землю, не давая поднять голов. Одну пушку заклинило насмерть. Приползла вестовая из штаба. Контратаку обещали к закату, а пока надо было держаться. Держаться. ДЕРЖАТЬСЯ.
Солнце вышло в зенит на лазоревом гладком небе. От горячего света слезились глаза. Ствол орудия раскалился. Пахло кровью, железом и развороченной почвой. Ос оглох от шального взрыва. Ранены были все. Живых оставалось восемь. Повезло, что подбитой машиной удалось перекрыть мост. Имперцы не прекращали атаку. Ос не мог уже поднимать снаряды, зато остался единственным наводящим. Он давно ни о чем не думал — был снаряд, был полет металла, движение вне сквозь податливый воздух, был удар и взрыв и еще… Осыпались зеленые ветки, поднималась и падала вниз вода, мост горел. За спиной оставалось море, ломтик паруса в пене волн, белокрылые птицы над стаями серебристых летучих рыб, рыжий мальчик на бастионе. Город Солнца. Говоришь, во что веришь.