Вокруг дома стоял апрель. Натуральный, с пышными облаками, прозрачной ясностью неба, голубиной возней и вольготными лужами по асфальту. На газоне росли подснежники. Метрах в ста впереди, у автобусной остановки растекался сугроб. Дальше длилась порядочная зима. А пальтишко-то легковато, подумала Эн. Впрочем, в кои-то веки транспорт прибыл по расписанию.
Эн опасливо влезла в автобус. Все, как прежде — разве что пассажиров с гулькин нос наберется, да кондуктор с мобильником ходит. И в метро рассосалась толкучка. Эн доехала до Таганки, как королева — сидя. Как же славно мечталось средь бела дня в полупустом вагоне: что б такого захотеть, чтобы сбылось?
Жалко, мир во всем мире не выйдет — с пионерских времен Эн преследовал образ волосатого кулака на фаллической красной кнопке. А вот парус бы мне… Подойдешь с утреца к окошку, глядь — на пляже пристала яхта. Шелк и скрипки и принц. Прекрасный. Нет уж, лучше библиотеку, в которой всегда найдется свежая книжка. Или вовсе билет на первый марсианский экспресс.
— Девушка, можно вас на минуту? — к уху Эн наклонилась белокурая милочка с нарисованными губами. Она пахла дешевым парфюмом и общежитием. — Девушка, хотите богатого мужа? Чтобы денег лопатой и не жадный и возил на Багамы и шубу купил из норок?! Не хотите? Ну вот, на Багамы никто не хочет… Милочка повела пухлым плечиком и пересела к тинейджерке у дверей. Эн взглянула на них через станцию — будущие невесты о чем-то оживленно жестикулировали, видимо обсуждали размеры будущих бриллиантов.
А в редакции было ровно два человека. Ан-Андревна и Марь-Антонна. Редактрисы с тридцатилетним стажем, лучшие врагини и глубоко интеллигентные стервы пребывали в состоянии непристойного возбуждения. Они пили что-то из чайных чашек в кабинете директора, перемигивались и хихикали, как третьеклассницы.
— Вот и Анечка наша пришла! — восхитились они, — Как доехали, детка? Может вам кофейку? Или плюшек с корицей?
Эн пыталась свернуть разговор на правки, но дамам было не до того. Ее усадили в огромное кресло, принесли кофе с ликером, блюдо плюшек, конфеты и стали потчевать. Эн исправно жевала и чавкала. Она глядела на редактрис и пыталась понять, что за смачную гадость придумали дамы. Наконец Марь-Антонну прорвало.
— А ходили ли вы на Пречистенку нынче, Анечка?
Эн мотнула головой, в смысле нет, с чего бы.
Марь-Антонна аж причмокнула от предвкушения.
— А вы помните набережную, где стоит монумент Петра?
Эн кивнула. Чугунный болван напротив Христа Спасителя раздражал взгляд не меньше самого золоченого храма.
— Ну так вот. Шли мы утром с Анной Андреевной по Пречистенке, а на месте уцеретелища возвышается… — Марь-Антонна порозовела и шепнула такую чудовищную непристойность, что Эн подавилась булочкой.
— Быть не может!!!
— Розенталем клянусь! Отлились Москве наши слезки, — Марь-Антонна расхохоталась и обняла подругу за жирную спину. Ан-Андревна подмигнула Эн и безупречно поставленным голосом подпустила пару штрихов к образу монумента.
Эн поняла, что умрет на месте, если вдруг не увидит это своими глазами. Она тихонько подсунула гранки на стол начальнице и сбежала. Удалось успеть почти вовремя. Эн застала толпу рабочих — они обтягивали белой тканью вершину конструкции. Весь остальной памятник был, как мумия, в драпировках. На солнце отблескивал то ли фаллос, то ли гладкий чугунный лоб.
Эн обернулась к золотому куполу храма и обмерла. Чудо преображения — такой яростной смесью ужаса и восторга может быть, наполнялись сердца французов в день, когда над Парижем взмахнул крылами первый в мире аэроплан. Золотые стены на глазах обращались в серую плитку, вместо вычурных булок лепнины прорезались обычные окна, прозвучал шум воды, плеск и крики. Бассейн «Москва» встал на место во всем своем мрачном великолепии. Эн смотрела, разинув рот. Через пару минут из выходов повалили мокрые прихожане. Злой священник в обвислой рясе стал расклеивать на дверях объявления. Эн подошла спросить, а в чем собственно дело. Батюшка объяснил, временами срываясь с благолепного на просторечный. Сатана явил лик свой миру, сердца многих и многих открылись для веры, люди толпами валят молиться, а Храм Божий (нецензурно) дважды и трижды в день. Тут священника понесло. Эн сочла за лучшее удалиться.
Неторопливым шагом она вернулась в редакцию. Там собралось человек пять сотрудников. Обсуждение шло вовсю, Петрус сбегал на первый этаж за бренди, Ан-Андревна уже дремала головой на клавиатуре. Эн поморгала глазками, на успех не надеясь. Марь-Антонна, против обыкновения, оказалась щедра. Гонорар за прошедший месяц и каталоги английских отелей в правку — лучше мог бы быть только Диккенс, но его в «Прометее» не выпускали.