Так и пошло — пир за пиром, танцы за танцами. Туземцы жили спокойно, ловили рыбу, растили овощи на маленьких огородиках, пасли свиней и не боялись никого, кроме акул в заливе. Единственным их богатством были розовые раковины, связанные в ожерелья. Детей умирало не меньше, чем в доброй Англии, но те, кто перешагнул порог пятнадцатилетия, жили долго и старились так величественно, как не снилось и королям. Наконец, в одно славное утро капитан Бельяфлорес понял — или «Вальядолида» завтра отчаливает отсюда, или он останется без команды. Пушечным выстрелом он перепугал всех туземцев, а когда матросы собрались, приказал всем немедля подняться на борт — плыть к острову Рай, за золотом и удачей. Обескураженная команда поворчала, но приказание выполнила. Только дурак Вилли Вилкин уперся — он прилюдно послал капитана ловить треску в Темзе и даже под дулом пистолета отказался уплывать с острова. …Что с дурака возьмешь — не стрелять же его в самом деле. Мир плоский, до конца уже недалеко. А на обратном пути можно и взять на борт — глядишь, надоест ему миловаться со своею туземкой.
Стоило отплыть на три дня пути — ветер сменился. Корабль подхватило течением и понесло невесть куда. Незнакомые звезды светили над головой в те немногие дни, когда их удавалось увидеть сквозь пелену облаков. Свежей воды было вдоволь, а вот пища протухла в мгновение ока. Команда чуть не собралась от голода бунтовать, но Ибн Гвироль залез на мачту и начал молиться столь истово, что все тотчас же преклонили колени. И были услышаны — три недели подряд на палубу падали летучие рыбы — их хватало, чтобы сварить обед на день. Потом они выплыли к пустынному островку с развалинами и наловили там коз живьем. Потом страшный шторм стоил им бизань-мачты, почти всех парусов и Подлячека. Вся команда отощала, лица осунулись, глаза горели. Ибн Гвироль как заправский капеллан каждое утро, включая субботы, устраивал молебствие на верхней палубе, почти все приходили послушать псалмы и сказать богу спасибо, что еще живы. Наконец море стихло.
Сутки на корабле спали все. Старик Ботаджио взялся постоять за штурвалом — он сказал, что не утомлен. А когда капитан Бельяфлорес открыл глаза — он увидел, что баркентина входит в гавань родного Портленда. С правого борта — один королевский фрегат, с левого борта — другой.
— Я убью тебя, рулевой! — закричал капитан и, не тратя слов даром, выстрелил в предателя Ботаджио из любимого пистолета.
— Если бы… — горько вздохнул старик, потер дырку на старой рубахе и прыгнул в воду.
…Ибн Гвироль, чертов святоша, был прав — земля круглая, думал Джонни, бывший капитан Бельяфлорес, примериваясь к ручке весла королевской галеры. И дурак Вилли Вилкин, как оказалось тоже….
Книгоноша
Тучи двинулись к югу, унося непролившийся дождь. Над Москвой издевалась жара. Я сидела одна в квартире. Дочки с мужем загорали на даче и до воскресенья мне светило наслаждаться покоем. Срочный заказ по истории бутербродов улетел в «Нашу кухню» вчера, предстояло придумать три маски для жирных волос, украсить ими статью о летних происках шевелюры — и спи-отдыхай. За окошком на профиле новостройки играло солнце, под кроватью, притулившись у батареи, чернохвостая кошка пела песню о вечной любви, — туда не долетали тряпки, и швабра тоже не доставала. Я стучала по клавишам, в кухоньке пахло кофе и неудачной яичницей, из колонок играл Дассен. Над душой висел призрак новой юбки «в пол» и с веселенькими оборочками — в тридцать лет женщина может сделать себе подарок… Настроение намечалось отличное.
Звонок в дверь удивил — я никого не ждала. Из правления лестницы проверяют… или предлагают картошку или ковры… или собирают подписи против строительства новой автодороги под окнами. Кто бы спорил — деревья жалко. Я взяла ручку и вышла в длинный розовый коридор.
— Кто там?
— Старые книги, — скрипучий, высокий, какой-то привзвизгивающий голос был незнаком. Но чужого консьержка бы не пропустила. А ну-ка…
Тот, кто стоял за дверью, был странен. Седые волосы до плеч, кустистая, длинная диккенсовская борода, острый взгляд синих глаз с хитрой искрой безуминки, большое пальто с карманами, штопаные — честное слово — штопаные ботинки с аккуратными заплатами на носах. Два тюка, длинный сверток у ног. И запах… Кисловатый душок стариковского тела, затхлый чих ветхой тряпки, на редкость вонючий табак и бумага, бумага… От книгоноши пахло библиотекой — картоном и клеем, книжной пылью, страницами, переплетами, тонкой гравюрой и золоченым тиснением старой кожи.