Год свернул на весну. На апрельское полнолуние выдался ледоход, речка Энка неожиданно быстро вскрылась; к концу месяца очистилось ото льда голубое и чистое Энское озеро. Первомай город Энск встретил бравурным маршем. С первым лучом рассвета гулкий голос могучего саксофона разнесся по сонным улицам. В каждый дом, в занавешенные окошки и закрытые двери стучался звук, призывая вставать и выйти на улицу. Удивленные горожане — кто в рубашках, кто в тапочках, кто в пижамах — собрались вслед за музыкой. Саксофонист играл на ступенях Великого Казино — щуплый, бледный пацан с необычными гибкими пальцами. Он играл очень долго, пока не собрались все — от мальчишки до последнего старика. Заключительный аккорд распахнул двери игорного дома — тысячная толпа маячила у выхода. Хозяин отнял от губ мундштук:
— Слушайте, добрые жители! Много лет ваш город тиранили крысы. Ели ваше зерно, грабили кладовые, похищали и убивали детей. Неразумные, жадные, злые твари! Я пришел спасти вас, добрые жители. И наказать их — созвать, изловить, уничтожить. Всякой крысе — крысиная смерть!
Саксофонист шагнул вниз с парадного крыльца Великого Казино. Горожане расступились опасливо — пусть идет, как идет.
Зазвучала другая мелодия — пронзительная и страшная. Пустое брюхо в пустой норе, стылый ветер ноябрьской ночи, одиночество зверя перед тьмой, болью и смертью — и спасение там, куда манит волшебная дудка. И попарно, взявшись за руки, будто дети, из ворот Казино вышли крысы. Бандиты, чиновники, сволочи и мерзавцы, чьи-то братья, друзья, враги… Молчаливо, покорно они тронулись вслед за музыкой, через город, к Энскому озеру. Хозяин играл вдохновенно, от всей души, его бледное лицо светилось счастьем. Горожане оторопели. Одни взялись за камни, другие стали пытаться выдергивать близких из обреченного строя. Без толку. Стена разделила людей и крыс.
Позади осталась центральная площадь Энска, затем — жилые кварталы, промзона, дачи. Горожане шли позади, напуганные и жалкие. Женщины плакали. Все бывало — и ненавидели и грозили и смерти желали… но человечьей, по справедливости. Тут же вершился суд без адвокатов, судей и присных. И на глазах у обиженных приводили к исполнению приговор. Вдруг мелодия сбилась.
Из последних рядов перепуганных жителей ручейком зазвучала флейта. Звонкая, как вода по камням, нежная словно первый в году теплый ветер, веселая, будто дитя в одуванчиковом венке. И девчонка с вистлой в руках была под стать инструменту — конопатая, тощая и задорная, не иначе, как связанная из колючей прошлогодней соломы. Какая зима, если май на дворе? Что за голод — добудем муки, у соседей одолжим кастрюлю да слепим на всех варенички!
Саксофон зарычал — так бросается в битву воин, без разбора круша и чужих и своих. Так от боли в пораненном брюхе страшный кит бьет и топит рыбачьи лодки. Так дымится сожженный дом — всякой женщине лучше сгореть вместе с домом.
Вот чудак, — засмеялась флейта, — лучший способ залить пожар — это выпить по кружке пива. Лучший способ наделать глупости — говорить о них с важным видом. Будь, как птица небесная, и не рви колоски, где не сеял!
Птицы в небе, змея на скале, корабли на ладони бури. Путь одних незнаком, путь другой неизвестен и третий не угадаю…
Флейта пробовала сыграться, саксофон завивал мелодию. Это было чудесно — беседа и поединок. Слушали все — люди, крысы, деревья, воды и облака.
Мать придурка Шевякина сообразила первой. Она дернула чадо за шиворот из обреченной стаи и пустилась бегом — в город, прочь, на вокзал, в столицу, к чертовой матери прочь отсюда!!! Не успела флейта связать три ноты, как напев потерялся в дружном топоте ног. Хоть бы кто позаботился увести, уберечь спасительницу… Нет, одна-одинешенька храбрая Герда стояла на пути Крысолова. Только музыка и надежда.
Светлая поляна
Дорога от станции показалась длиннее обычного. День был жаркий и тягостный, листья вяли, псы и птицы прятались по кустам, только жирные слепни кружили на солнцепеке. Все ждали грозы, но который день небо наливалось свинцом впустую. Юхан глянул на тучи — они перекатывались к востоку, могучие и громоздкие, словно сказочные олифанты. Рюкзак давил на спину — вроде всего ничего взял из города, а к земле тянет. Многодневная усталость монотонной постылой работы переполняла тело. Пройдет. Пара суток в лесу лучшее лекарство от хандры и тоски.
…Подобно рыцарям Руссо, искать спасения в природе… КСПшная безделушка легла к душе. Юхан был нелюдим и молчальник, последние годы редко выбирался на слеты. Молодежь — бесцеремонная, невоспитанная и циничная — раздражала его, старики матерели или спивались… да сколько их осталось, тех стариков? Кулаков, Олексий, Жанка-ключница… давно уже Мама Жанна, скоро бабушкой станет… Дорога пошла круто вверх, начался тяжелый подъем, дыхания не хватало, мысли кончились.
За пригорком соблазнительно горбилась остановка — новички и девчонки часто делали там привал… Фляжка приятно легла в руку и вкусно булькнула. Глоток — и Юхан зашагал дальше — мимо бетонной туши заброшенной скотофермы, мимо поля, мимо ясной березовой рощицы… Считай полдороги вышло.
У моста было душно. Речка Татарка, обычно холодная и беспокойная, обмелела и обленилась. От зарослей парило, пахло сочной листвой и тиной, пролетали медленные стрекозы. Мост лежал над пологими берегами, словно ископаемое чудовище эпохи соцреализма. Огрызок лыжной трассы — две длинные ржавые рельсы и зубчики шпал между ними. И вниз метров шесть — на камни.
Раньше — когда еще выезжали в лес всей компанией — Юхан любил пройтись по железке с девчонкой на руках — все, кроме Жанки, боялись моста и забавно визжали, цепляясь за рубашку. Анюта рассказывала потом, что именно на переправе решила выйти за него замуж — за сильного и надежного человека. Теперь бы куража не хватило. Да и жену в лес не вытащишь — располнела, обабилась. А хороша была… Юхан поддернул поудобнее лямки и шагнул на рельсы.
Сердце все-таки заворочалось, напомнило о себе. Стареем, Юрик, стареем… Рюкзак на землю и посидеть немного, подышать вволю. Потом умыться у речки, набрать в ладони тепловатой воды и выпить — знакомая сладость с железистой кислинкой. В городе вода никакая, а здесь родники можно различать, как вино — по вкусу.
После отдыха рюкзак показался еще тяжелее. Тропинка петляла между высоких сосен, продиралась сквозь малинники и бурелом. По сторонам все чаще виднелись кострища и следы старых стоянок. Настроение совсем скисло. Ужели сложно убрать за собой, закопать банки, собрать мусор? Туристы…! Нас — тогда еще глупых щенков — натаскивали — уважать лес, быть бережными, не шуметь, не губить, не гадить. А толку? Вот один теперь и иду на старое место.
Хандра, хандра… Юхан тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и прибавил шагу. Тропинка поднялась на холм и закончилась на краю светлой поляны. Ковер цветов, нежная зелень в обручальном кольце березок и робких рябин. Огромный ветвистый дуб посредине — как старый барин, покровитель и опекун мелколиственных, хрупких древесных дев. Откуда-то из-под защиты листвы подал голос ворон. Старый знакомый. Пара угольно-черных птиц, величественных и скандальных гнездилась здесь с незапамятных пор…
Грязь. Каждый шаг по знакомой земле — словно босиком по углям. Вот сволочи!!! Обертки, осколки, ржавые банки, пустые бутылки, неприбранные костровища, разноцветный, липкий, назойливый человеческий мусор. Приехали, шашлычков покушали, музыку поиграли, потрахались на природе — и назад в цивилизацию. Сукины дети… помойку из леса устроили. Хорошо, что стоянка была пуста — кулаки не на шутку чесались.
Раскатать и поставить ветхую брезентуху для Юхана было делом пяти минут. Дрова, огонь, вода… на речку или? Да, к водопаду. В паре сотен шагов от поляны, в зарослях пряталась дивная шутка природы, живая игрушка. Водопад в человеческий рост — ручеек огибал холм, упирался в морену и холодной струей сбегал вниз. Каменистое русло, зеленый плющ, красная, рыхлая земля на склонах… Кан тихонько пошел ко дну, Юхан присел на корточки и загляделся на воду. Как он изменился за эти годы — вон, седой весь, лицо жеваное, сила из рук уходит, сердце пошаливает. Смотреть противно.