— А что статуи? — спросили мы у датчанина, старого Робинзона.
— Ах, статуи! Их есть два сорта. Во-первых, береговые; все эти повалены и разбиты; они здесь, поблизости, в окрестностях этой бухты. Во-вторых, страшные статуи различных времен и типов, которые еще стоят до сих пор там, на том склоне острова — в глубоком уединении, куда никто больше уже не заглядывает.
Дикарь с красным хохлом постепенно привыкает к нам. Чтобы нам понравиться, он начинает петь, танцевать. Он — один из тех, которых некогда миссионеры окрестили, и называется Петеро (Петр). Ветер, к сумеркам постепенно возрастающий, далеко разносит его меланхолическую песню и треплет его волосы.
Другие дикари, однако, настолько робки, что не хотят приблизиться к нам. Тем временем их пироги окружают нас: волны сильно качают их и обдают пеной и брызгами. Показывая свои голые члены, они знаками просят у матросов одежды, в обмен за которую предлагают свои весла, копья, деревянных и каменных идолов. К нам стеклось все население, наивно возбужденное нашим присутствием. В бухте море начинает сильно волноваться. Между тем, наступает ночь.
4 января.
Теперь пять часов утра; день настает медленно, под густой завесой серых туч. Я с двумя товарищами-гардемаринами, жаждущими, подобно мне, ступить ногой на чудесный остров, плывем на доверенном нам вельботе к еще темному берегу. Адмирал, потешаясь над нашей торопливостью, дал каждому из нас особое поручение: найти фарватер и удобное место для высадки, отыскать большую статую и настрелять ему кроликов к завтраку.
Холодно и темно. Дует сильный встречный ветер; пассат неистово бросает нам в лицо крупные брызги соленой пены. К нашему прибытию остров принял еще более фантастическую внешность; на темном фоне неба скалы и кратеры выглядят как бы желто-медными: притом, нигде ни единого деревца; получается впечатление унылой пустыни.
Среди бурунов, которые сегодня утром подняли сильный и зловещий рев, мы скоро и почти без труда отыскали фарватер; быстро миновав пояс рифов, мы очутились в спокойных и менее обдуваемых ветром водах. Тут мы заметили нашего вчерашнего знакомца Петеро; он сидел, взобравшись на скалу, и отчаянно звал нас к себе. Его крики всполошили все население, и в одну минуту весь берег покрылся дикарями. Они вылезали отовсюду: из расщелин скал, где спали, из хижин, настолько низких, что, казалось, они не в состоянии укрыть в себе человеческое существо. Издали мы сначала не заметили этих соломенных хижин; оказалось, что их там много; они совсем приплюснуты к земле и одного цвета с ней.
Едва мы причалили к тому месту, которое нам указывал Петеро, как нас окружили дикари, толкаясь перед нами в утренней полутьме и предлагая нам копья с кремневыми остриями, весла и старых идолов; между тем, холод и бурный ветер все усиливались; низкие тучи, казалось, ползли по самой земле.
Следуя приказу командира, доставивший нас сюда вельбота возвратился опять к фрегату. Два мои товарища с ружьями отправились искать кроликов к тому участку, который накануне указал нам датчанин, я же остался один; мои новые хозяева окружают меня все теснее и теснее, кругом меня — груди и тела, посиневшие от татуировки, длинные волосы, странные улыбки, белые зубы и печальные глаза, — глаза, яблоко которых стало еще белее от обрамляющего его темно-синего рисунка. Я дрожу от холода в своей легкой одежде, отсыревшей от морских брызг, и нахожу, что под этим пасмурным небом день наступает очень медленно. Кружок дикарей тесно сомкнулся; одни из них подают мне свое копье или идола, другие вполголоса напевают что-то вроде жалобной заунывной мелодии, аккомпанируя себе покачиванием головы и спины, точь-в-точь, как это делают большие медведи, стоя на задних лапах… Я понял, что они безопасны, что они только с первого взгляда кажутся страшными, в действительности же детски кротки; они не внушают мне никакого страха; они безразличны для меня; но при мысли, что я первый раз в жизни попал на остров Великого океана, при сознании, что я никогда до сих пор не испытывал на себе таких взглядов, как теперь, да еще на пустынном берегу и в темное время, при мысли об этом меня охватывает инстинктивный ужас, и пробегает по телу неприятная дрожь…