Мы даже не подозреваем о том, какими сильными можем быть, пока не почувствуем себя слабыми. Тогда сила пробивается наружу, как маргаритка через щель в цементе. Мне приходится отвечать на вопросы, о которых я раньше и думать не могла. Кремация или традиционное погребение? Урна или надгробие? Прощание в церкви или у нас дома? Я выбираю кремацию, мемориальный камень и церемонию в церкви Святой Троицы. После нее самые близкие собираются в нашей квартире.
Семь часов вечера. Стоя на пороге в черном льняном костюме, провожаю последних гостей – четырех школьных подружек Кристен. Прижимаю каждую к груди, вдыхая сладкий аромат юности.
– Она очень вас любила. Спасибо, что были ее подругами.
Лорен Раш стискивает мою руку:
– Берегите себя, миз[2] Блэр.
– Увидимся, девочки, – говорю я дрогнувшим голосом.
Лорен, обернувшись, грустно мне улыбается. Я провожаю всю четверку взглядом до лифта.
– Заходите. Здесь по-прежнему ваша «кают-компания».
Кристен и ее друзья называли так нашу квартиру, потому что несколько лет это было место сбора их кружка. Скоро они найдут себе другую «кают-компанию». Обязательно найдут.
Направляюсь в кухню, стараясь смириться с тем, что потеряла не только Кристен, но и ее друзей. Ураган энергии, который они поднимали, пронесся мимо. Не будет больше ни посиделок с ночевкой, ни импровизированных вечеринок. Сестра училась с Кристен в одном классе, но в ее круг не входила. У Энни была только одна близкая подруга, Лиа.
Сейчас моя дорогая девочка сидит, облокотившись о столешницу, и рассеянно жует пахлаву, которую так любила Кристен. Взгляд устремлен в никуда, а по щекам катятся слезы. У меня сжимается сердце. Даже Лиа не приехала сегодня поддержать Энни. Она учится в Стэнфорде и до зимних каникул вырваться не сможет. Наверное, зря я разрешила дочери взять на год академотпуск по семейным обстоятельствам. Нужно было все-таки заставить ее вернуться в Хаверфорд. Избыток свободного времени не поможет ей справиться с горем, а наоборот. Сглотнув образовавшийся в горле комок, я наклоняюсь и целую Энни.
– Держишься, дорогая?
– Да. – Она отворачивается и плечом вытирает слезы со щеки. – А ты?
Больше всего мне сейчас хочется обнять Энни и разрыдаться, но ради нее я надеваю маску сильной женщины, у которой все под контролем. Она, как и все, должна видеть меня несломленной и даже благодарной. Да, да. Благодарной судьбе за то, что хотя бы одна из моих дочерей в то утро вернулась домой за телефоном и опоздала на поезд. Иначе я потеряла бы их обеих. А значит, и себя. Без Энни притворяться было бы бессмысленно.
– Со мной все в порядке, – вру я.
– Отлично.
Энни берет еще кусочек пахлавы и удаляется в свою комнату.
Мне, наверное, стало бы легче, если бы она закричала: «Почему ты нарушила обещание и не повезла Кристен на машине?! Почему поставила свою дурацкую работу выше нас?!» Но она не требует объяснений, а просто уходит. Я виновата перед ней. Опять. Опять наш семейный круг сузился, как в тот раз, когда ушел Брайан. Только теперь вина на мне. Если бы я не нарушила своего слова, Энни не потеряла бы сестру. С этим грузом мне придется жить дальше.
Роюсь в шкафчике возле кофеварки в поисках успокоительного. Непослушными пальцами достаю из оранжевого пузырька белую таблетку и глотаю ее, надеясь, что это чудо-средство притупит мою боль на ближайшие пять часов… и пятьдесят лет.
Вытираю столешницу, когда в кухню входит моя тридцатичетырехлетняя сестра Кейт. Туфли она сняла, на босой ноге татуировка в виде розового бутончика. Она тянется за тряпкой:
– Рик, давай я. А ты посиди.
– Нет, спасибо. Мне проще отгонять мысли, когда я чем-нибудь занята.
Кейт садится на табурет, который только что освободила Энни:
– Ты все очень хорошо организовала.
– Спасибо. Может, через год соберемся еще раз. Семьей. Тогда и развеем оставшийся пепел. Двух недель, по-моему, недостаточно, чтобы попрощаться с человеком навсегда.
– Жаль, что папа не приехал.
Отворачиваюсь и делаю вид, будто оттираю пятнышко с ручки холодильника. Мне не хочется говорить об отце – о человеке, которого я считаю виновником смерти матери.
– Он никогда меня не поддерживал. С какой стати сейчас начинать?
– Рик, будь к нему снисходительнее. Он перенес тяжелую операцию на бедре. Ему так плохо!
Плохо, оттого что он болен? Или оттого, что не приехал меня поддержать? Скорее, первое. Я бросаю тряпку в раковину и поворачиваюсь к Кейт:
– Кого бы я сейчас хотела видеть, так это маму. Она бы нашла что сказать.
Кейт встает и обнимает меня:
2