— На века, — насмешливо повторило густое контральто.
— Мама! — Муруган вскочил.
Уилл обернулся: в дверях стояла пыншотелая помпезная дама, закутанная в облака белого муслина (хотя, по мнению Уилла, ей гораздо более подошли бы лиловый, малиновый или ярко-синий цвета). Она стояла с таинственной улыбкой, опираясь рукой о косяк; коричневые пальцы были унизаны драгоценностями. Так великая актриса, знаменитая дива, замирает недвижно при первом выходе, пережидая аплодисменты своих обожателей.
Чуть позади дамы, терпеливо дожидаясь своей реплики, стоял высокий мужчина в сизовато-сером дак-роновом костюме, — коего Муруган приветствовал как мистера Баху. Не выходя из-за кулис, мистер Баху молча поклонился. Муруган обратился к матери.
— Ты пришла сюда пешком? — недоверчиво и с заботливым восхищением спросил он. Подумать только — идти пешком! Да она настоящая героиня! — Весь путь?
— Весь путь, дитя мое, — отозвалась дама с игривой нежностью. Блистающей драгоценностями рукой она обняла стройного юношу и прижала к пышной материнской груди, утопив в складках белого шелка.
— Мне было Повеление.
Рани, заметил Уилл, обладала манерой произносить слова, которые ей хотелось подчеркнуть, как бы с заглавной буквы.
— Внутренний Голос сказал мне: «Иди и навести Незнакомца, который находится у доктора Роберта. Ступай!» «Как? Прямо сейчас? — возразила я. — Malgre la chaleur [4]?» Чем вывела его из терпения. «Женщина, — сказал он. — Придержи свой глупый язык и делай, что тебе сказано». И вот я здесь, мистер Фарнеби.
Простерев к нему руки, благоухающие сандаловым маслом, она подошла к постели. Уилл, склонившись над пальцами в перстнях, пробормотал что-то вроде: «Ваше высочество…»
— Баху! — окликнула рани своего спутника, пользуясь царской прерогативой обращаться запросто, по фамилии.
Дожидавшийся своей очереди эпизодический актер вышел на сцену и был представлен как Его Превосходительство Абдул Баху, посол Рендана.
— Абдул Пьер Баху — car sa mere est parisienne [5]. Но, живя, в Нью-Йорке, он овладел английским.
Уилл, пожимая руку послу, заметил, что он похож на Савонаролу — но Савонаролу с моноклем и портным на Савил Роу.
— Баху, — сказала рани, — это Мозг полковника Дайпы.
— Ваше высочество, позвольте заметить, что вы добры ко мне, но едва ли справедливы к полковнику.
Любезность мистера Баху — и в речах, и в манерах — удерживала его на грани ироничности: жалкая пародия на учтивость и самоуничижение.
— Мозг, — продолжал он, — должен находиться там, где ему и надлежит быть: в голове. Что же касается меня, я являюсь всего лишь частью симпатической нервной системы Рендана.
— Et combien sympathique! [6] — сказала рани. — Кстати, мистер Фарнеби. Баху — один из Последних Аристократов. Видели бы вы его поместье. Это «Тысяча и одна ночь»! Стоит лишь хлопнуть в ладоши — и тут же подскакивают шестеро слуг, готовых выполнить любое ваше приказание. Если у вас день рождения, в саду устраивают fete nocturne [7]. Две тысячи слуг с факелами! Музыка, прохладительное, танцовщицы… Жизнь Гарун-аль-Рашида, но с поправкой на современность.
— Звучит довольно заманчиво, — сказал Уилл, вспоминая деревушки, мимо которых они с полковником Дайпой проезжали на белом «мерседесе»: убогие мазанки, грязь, больные офтальмией дети, тощие собаки, женщины, согнувшиеся в три погибели под тяжестью ноши.
— А что за вкус, — не умолкала рани, — что за богатство воображения! Но главное, — она понизила голос, — какое глубокое, неиссякаемое Чувство Божественного!
Мистер Баху склонил голову, и воцарилось молчание. Муруган тем временем пододвинул стул. Даже не оборачиваясь, в царственной уверенности, что каждый готов предупредить любую неприятную случайность, которая бы угрожала ее достоинству, рани опустилась на стул всей величественной тяжестью своих ста килограммов.
— Надеюсь, мой визит не обеспокоит вас, — сказала она Уиллу. Уилл заверил ее, что вовсе нет; однако она продолжала извиняться.
— Мне следовало бы предупредить вас, — говорила она, — попросить позволения прийти. Но Внутренний Голос сказал: «Иди немедленно». Почему? Сама не знаю. Но, не сомневаюсь, мы выйдем на верную тропу.
Рани внимательно поглядела на Уилла огромными, выпуклыми глазами и загадочно улыбнулась.
— А теперь, прежде всего, как вы себя чувствуете, дорогой мистер Фарнеби?
— Как видите, мадам, весьма неплохо.
— Правда?
Глаза навыкате всматривались в его лицо так пристально, что Уилл поневоле почувствовал смущение.
— Я вижу, вы из тех, кто и на смертном одре героически заверяет друзей, что все в порядке.
— Вы мне льстите, — сказал Уилл. — И все же, смею утверждать, со мной действительно все в порядке. Хотя, конечно, это так удивительно, что кажется едва ли не чудом.
— Да, чудом! — подтвердила рани. — Именно так я подумала, услыхав о вашем спасении. Это чудо.
— Если повезет, — Уилл снова процитировал «Нигдею», — Провидение оказывается на вашей стороне.
Мистер Баху засмеялся, но, заметив, что рани сохраняет серьезность, спохватился и прикинулся, будто кашляет.
— Как это верно! — богатое контральто рани прозвучало с проникновенным трепетом. — Провидение всегда на нашей стороне. Уилл с изумлением приподнял брови, и рани пояснила свою мысль.
— Я имею в виду Постигших Истину. Провидение на нашей стороне, даже когда нам кажется, что все против нас, meme dans le desastre [8]. Вы, конечно, понимаете французский, мистер Фарнеби? Уилл кивнул.
— По-французски мне говорить легче, чем на родном языке, и я предпочитаю его английскому или паланезийскому: ведь я столько лет прожила в Швейцарии, — пояснила рани. — Девочкой, когда училась в школе, и потом, — она похлопала Муругана по обнаженной руке, — вместе с сыном, когда со здоровьем у бедняжки было так плохо, что нам пришлось долгое время прожить в горах. И это также служит подтверждению моей мысли: Провидение всегда на нашей стороне. Когда мне сказали, что мое дитя на грани чахотки, я забыла все на свете. Я обезумела от страха и муки, я упрекала Бога, зачем Он такое допускает. Что за слепота! Мой ребенок поправился, и годы, проведенные посреди вечных снегов, были счастливейшими в нашей жизни. Правда же, дорогой?