— На корабле работают их ученики, люди помоложе, — продолжала мисс Джонсон. — Кто проводит там месяц, кто несколько, кто и годы — это уж у кого как получится. По доброй воле они от этой работы не отказываются, только если уж совсем загонят в угол обстоятельства. И потом, вот еще что важно…
— Что? — встрепенулась Гретель. Москит зажужжал веселее, как будто почувствовал цель.
— Говорят, что иногда кто-то из ученых находит свою главную книгу. Это происходит случайно. Просто потому, что они много читают, а главные книги все собраны на корабле.
— И что же тогда происходит? — Гретель затаила дыхание, хотя уже начала понимать.
— Тогда человек становится тем, кем он должен быть. И делает то, что он должен делать. Нет, пойми, он не становится зомби. Просто он понимает, что для него главное. И часто это совсем не работа в библиотеке, девочка моя. — Они подошли к задней двери, и мисс Джонсон взялась за ручку. — Пойдем-ка внутрь, я хочу рассказать тебе еще кое-что, а тут слишком жарко.
* * *
Майкл, развалившись, сидел в кокпите и потягивал “Хайнекен” из мокрой холодной банки. Пива на острове, увы, не делали. Когда Майкл добирался до Венесуэлы, он забивал целый чулан тамошним “Полярным”. Хоть он и подтрунивал над названием — сам-то Майкл был из Канады и с небрежной гордостью упоминал метели и торосы, но венесуэльское пиво любил за сочный цвет и настоящую горечь. Однако по возвращении на остров чулан с помощью друзей опустошался за три дня, и приходилось переходить на скучный, одинаковый во всем мире напиток.
На сегодня была запланирована очень важная процедура — покраска палубы противоскользящей краской. Ганс теперь хорошо понимал, какая это полезная штука, после того, как приложился копчиком о палубу в совсем небольшую качку, да еще и уронил баллон — хорошо, что на бедро, а не повыше. Так что сегодня, пользуясь безветрием и легкой дымкой, они с Майклом дружно взялись за дело — откладывать уже было некуда, до выхода оставалось десять дней.
Все утро Ганс откручивал с палубы разнообразные торчащие части и запоминал их названия: утки, лебедки, кнехты, обклеивал липкой лентой порожки (комингсы). Ему очень нравились эти морские названия, и он их запоминал с удовольствием, шепча про себя. Теперь он дошкуривал последний кусочек палубы. Майкл пока разводил краску, лениво ругался с Мишель, но в основном пил пиво и развлекал свою небольшую команду рассказами о прошлом. Ганс всякий раз недоумевал: как Майкл при таком веселом детстве дожил хотя бы до окончания школы. И в тайге он терялся, и бураны его заносили, и под лед, естественно, он проваливался не раз — уж очень им в деревне не терпелось поскорее начать хоккейный сезон. Была еще одна причина, по которой Ганс любил слушать эти истории: каждый раз ему казалось, что и с ним было что-то похожее. И вот что интересно: его это не тревожило, как некоторые уж очень подробные сны, наоборот, становилось и грустно, и тепло — в общем, он сам не мог разобраться в себе, но ждал Майкловых рассказов всегда.
Сегодня, правда, Майкл вспоминал ураган позапрошлого года, в который он попал самым неудачным образом, в бухте на Гренаде, откуда выйти-то толком было нельзя. Яхту тогда здорово побило, выкинуло на отмель, и до апреля Майкл приводил ее в порядок. Кое-что он так и не успел сделать, так что сейчас приходилось, например, заниматься покраской.
— Так ты решил, значит, переждать на берегу, бросил старушку? — подначивала его Мишель. — А как же “капитан не покидает корабля”?
— Это тебя обманули, — убежденно отвечал Майкл. — Капитан покидает судно последним. Ну вот, я тогда был один, значит последним и покинул.
— Так почему все-таки покинул? — не отставала Мишель.
— Потому что страшно очень было, — честно отвечал Майкл. — Я, знаешь, видел штук двадцать ураганов, но этот был хуже всех. Даже на берегу все к чертовой матери переломало. На всем острове, может, два десятка целых домов осталось, в центре, в котловине. Сначала я надеялся выстоять, бросил оба якоря и полным ходом шел навстречу ветру. То есть пытался идти. И все равно меня стаскивало. Когда затихло минут на пятнадцать, я только успел спустить шлюпку и дойти до берега.
Майкл каждый год после сезона ураганов клялся, что уж на следующий-то год уйдет, как все добрые люди, заблаговременно на север, — и каждый раз находились дела, а потом азарт захватывал, и его уже и силой нельзя было эвакуировать. Зато потом он мог пренебрежительно сплевывать под ноги, встречая “перелетных птиц”, как он их насмешливо называл.